Последний взгляд, последняя улыбка…

Не знаю, догадывалась ли мама о том, что я вернулся со свидания. Я молчал как партизан, но, кажется, мой счастливый вид выдавал меня с головой.

В то время я уже увлекался рок-музыкой. Откуда пришло это увлечение, рассказывать долго, но помню, что в моём классе больше никто этим не интересовался. Да и в твоём, кажется, тоже. Как я находил друзей по этому увлечению, уже не помню, но такие друзья у меня были. Через них я узнавал музыкальные новости и доставал редкие, но модные в то время записи. А ещё слушал радиостанции «Голос Америки», «Свобода», «Немецкая волна» и британскую Би-Би-Си. Но только музыкальные программы. Вообще по тем временам для своего возраста я в музыкальных вопросах был мальчик, как теперь говорят, продвинутый.

При этом не помню, чтобы мы с тобой когда-нибудь говорили о рок-музыке. Наверное, мне казалось, что тебе это не интересно.

Так вот, однажды мне удалось на один вечер достать альбом «Битлз» «Вечер трудного дня». Наверняка ты слышала самые известные песни из этого альбома – весёлую и заводную Can`t Buy Me Love, которую переводили как «Мою любовь не купишь», и мелодичную, пропитанную печалью «И я люблю её», а по-английски And I Love Her. Пол Маккартни написал её после того, как от него ушла любимая девушка.

Это была такая удача!

У меня уже был свой бобинный магнитофон «Дайна». Я выпросил у приятеля ещё один магнитофон, соединил их шнурами, поставил чистую бобину… Тут открылась дверь в комнату, и мама позвала:

– Рома, тебя к телефону.

Ну, кто это ещё… Было уже поздно, а завтра я должен был вернуть магнитофон и запись обратно. Движимый нетерпением, когда тебя отрывают по пустякам от важного дела, я побежал к телефону.

В трубке раздался голос Вали Белан:

– Ромка, привет. Нам срочно нужна твоя помощь, – с присущим ей юмором сказала Валя. – Мы с Тоней у Наташи Николаенко. Уже темно, а Тоне нужно домой. Живёт она далеко, сам знаешь. Ты сможешь её сейчас проводить?

Тоня? У Наташи Николаенко? В такое время…

В этот момент я испытал чрезвычайно противоречивые чувства. С одной стороны «Битлз»… Я давно мечтал об этой записи, и если мне не удастся её сегодня переписать, то ещё неизвестно, когда она попадёт мне в руки. С другой стороны – ты… Мне бы очень хотелось совместить одно и другое. Но как это сделать?

Да никак.

И как я ни хотел стать счастливым обладателем альбома битлов, почувствовал, что, несмотря на все мои сомнения, решение уже созрело:

– Мам, я ненадолго.

– Кто это звонил? Куда ты собираешься? – забеспокоилась мама.

– Во двор выйду. Мне нужно. Я быстро.

Я продолжал врать и одевался. Всё, что я успел сделать – выключить магнитофоны и задвинуть под стол.

Уже через десять минут я бежал, летел в сторону дома Наташи Николаенко.

Нажал на звонок. Дверь быстро открылась. Вы были уже в прихожей, и Наташа Николаенко сразу же в присущей ей назидательной манере начала выговаривать:

– Ты что, через Малый базар шёл? Вот ещё бы пять минут…

Ты стояла возле трюмо и улыбалась, слушая притворно-гневную тираду Наташи. Вали уже не было. Я молчал, ожидая, пока Николаенко перестанет изливать на меня упрёки. Вы быстро попрощались, и мы с тобой вышли на улицу.

Темнота сгустилась до черноты. Мы прошли через освещённые дворы, мимо нашей школы, и вышли к железнодорожной больнице. Когда перешли дорогу, я невольно напрягся, потому что в этом месте мы с тобой прощались. Я ждал, что ты сейчас скажешь свои обычные слова: «Рома, дальше я…». Но ты ничего не говорила.

У тебя было приподнятое настроение. И хотя я ещё не освободился до конца от чувства досады, что не удалось переписать альбом любимой рок-группы, но твоё состояние быстро передалось мне, и мы с тобой весело болтали.

Я заметил, что в твоём настроении, в наших разговорах было что-то новое. Если прежде мы просто гуляли, то теперь говорили друг с другом как влюблённые, уверенные, что каждый из нас любит и любим. А ведь я так ни разу и не сказал, что люблю тебя… Как я жалел об этом!

Возле железнодорожного моста я снова напрягся, ожидая, что ты меня сейчас оставишь здесь, а дальше пойдёшь одна. Этот мост был для меня своеобразной разделительной полосой, где по обе его стороны существовали два как бы совершенно отдельных мира. Один мир тот, в котором жил я. Мне он казался более светлым и интеллигентным. И другой мир… Бараки, хулиганистые парни, крикливые тётки, выпивающие прямо возле ларьков мужики.

Мы зашли под мост. Над нами прогрохотал маневровый тепловоз. Ты посмотрела на меня с некоторым лукавством и спросила:

– Моя бабушка говорит, что я похожа на японку… Правда? Или разыгрывает?

В глазах весёлые искорки.

Я посмотрел изучающе на тебя. И хотя в твоём смуглом лице действительно проглядывало что-то восточное, но я не понял по твоему голосу, нравится тебе это или нет, и на всякий случай, как мне казалось, занял твою сторону:

– Да нет… нет…

Ты улыбнулась. Я видел, что тебя переполняют какие-то невысказанные чувства, что они не дают тебе покоя, и ты подыскиваешь слова, чтобы их высказать. Но не прямо, а так, чтобы и ничего лишнего не сказать, и чтобы всё было понятно.

Собралась с духом и сказала фразу, от которой перехватило дыхание:

– У меня мама спрашивает… Вы так часто встречаетесь… Вы что, решили пожениться? Вам же только четырнадцать…

Сказала, и тут же осеклась от своей смелости. Я смутился.

Мы повернули на какую-то улицу и неспеша двинулись к твоему дому. Я никогда не был здесь и по ходу всматривался в каждую пятиэтажку, пытаясь угадать, где именно ты живёшь. Если бы ты указала на первый попавшийся дом и сказала: «Вот мой дом. Здесь я живу», я бы сразу в него влюбился.

Дошли почти до конца улицы и остановились возле последней пятиэтажки.

– Вот, я здесь живу, – сказала ты.

Это лучший дом в Запорожье! Лучший дом в мире!

Мы стояли молча, глядя по сторонам, но не проявляя нетерпения. И вдруг ты спросила:

– Хочешь, посидим ещё немного?

Я обрадовался, но не увидел ни одной лавочки. Неужели во дворе?

– Где? – спросил я на всякий случай.

– Пойдём. У нас тут есть своё место.

Плакучие ивы возле дома закрывали густыми кронами палисадник. Мы прошли через него вдоль тёмных зарешеченных окон первого этажа. Первое окно находилось высоко, а все последующие прижимались к земле. Остановились возле последнего, за которым находилась дверь в… «Домоуправление», – прочитал я.

– Вот, – показала ты на карниз. – Можно здесь посидеть. Ты садись, а я родителей предупрежу.

Я ждал тебя и не мог нарадоваться свалившемуся на меня счастью. Мы вместе! И всё так хорошо! Меня просто распирало от глупой мысли, что я сейчас, будто Золушка, попал в сказочную страну, где быть счастливым так же естественно, как и дышать.

Мелькнула тень, и я снова увидел твоё улыбающееся счастливое лицо.

– Мне разрешили пятнадцать минут, – сказала ты и добавила: – Садись. Здесь удобно.

– Только пятнадцать? – изобразил я шутливое огорчение.

Ты махнула рукой, мол, не придавай значения.

Мы сели. Окно было узкое, и места на карнизе на двоих еле хватило. Но меня это даже обрадовало. Мы впервые с тобой сидели так близко, почти прижавшись друг к другу. Я чувствовал через куртку и плащ твоё тело. Говорили о всяких пустяках, посмеивались над одноклассниками. Ты разомкнула руки и потёрла ладонью колено. Мне захотелось взять тебя за руку. Я преодолевал робость, набирался смелости… и тут…

– Тоня, уже поздно, – раздался голос твоей мамы из окна над нами.

– Я сейчас, – ответила ты, и мы продолжали сидеть.

Теперь мог выйти твой отец и строго потребовать «немедленно домой», как это было у меня с одной девочкой в Бердянске. При мысли об этом я сдержал свой порыв. Над нами снова прозвучал голос твоей мамы:

– Тоня, иди домой.