Такая прямолинейность Виталика меня напрягла, но я уже не обращал внимания. Он развёл руками, показывая, что никто не знает, и отправился в корпус.

Я лихорадочно глядел по сторонам в надежде увидеть тебя, но тебя нигде не было. Елецкий и Кисель больше не стали меня ждать и пошли. Я оставался в тёмном лагере один. Начал пятиться, всё смотря на освещённое крыльцо корпуса. Из двери никто больше не выходил.

Когда мы шли обратно по берегу моря, уже ярко светила луна, и в её свете набегающая волна прибоя казалась живым существом, которое всё пытается достать нас, но в последний момент чего-то пугается, превращается в пену и пропадает. Плеск воды усиливал чувство одиночества…

А через несколько дней мы с мамой уехали в Бердянск. Там я пробыл до середины августа.

До школы оставалось совсем немного времени, и надо было возвращаться в Запорожье – купить учебники, тетради, ну и всё прочее, что нужно для учёбы. Я возвращался в Запорожье с радостью. Нет, не потому, что мне надоело у бабушки. Меня гнала домой мысль, что там я увижу тебя.

Вспоминать даже не хочется…

Через несколько дней после приезда я позвонил тебе. Позвонил не из дома, а с улицы. Помню, как долго разыскивал телефон-автомат, который был бы свободен и при этом удалён от людных мест. Нашёл его на новом корпусе пединститута, где ты потом училась.

Было солнечно и очень жарко. На мне были простенькие польские техасы, которыми я гордился. Улучив минутку, когда у входа в институт никого не было, я взбежал по ступенькам и со стеснённым от волнения дыханием набрал твой хорошо заученный номер: 65–42–19.

– Тоня… Здравствуй. Узнаёшь?

По твоему оживлённому голосу я понял, что ты обрадовалась, и это придало уверенности. Мы поговорили на разные темы, и только о своём визите в пионерский лагерь я умолчал. Разговор об этом я приберегал для нашей встречи. Я ведь и звонил не только для того, чтобы услышать твой голос, я хотел назначить тебе свидание. Свидание… Слово – то какое, пугающее. Нет, я сам себе даже не произносил это новое для меня слово. Просто, мол, хочу увидеться с тобой. Поговорить. Прогуляться.

В таких же словах о своём намерении я сказал и тебе.

Ты с радостью согласилась.

Но где мы увидимся?

– Тоня, приезжай на детскую железную дорогу, – предложил я. – Знаешь, где это?

Через час… На вокзале…

Ликующий от одной только мысли, что увижу тебя, что мы будем одни, я отправился на автобусную остановку.

Я и верил, и не верил, что моя сокровенная мечта так приблизилась, что еле сдерживал радостную улыбку.

Мамина детская больница, высоченный памятник чекисту Феликсу Дзержинскому в серой каменной шинели до пят, автовокзал…

До детской железной дороги доехал быстро.

Тебя ещё не было, и я стал прогуливаться вокруг вокзала, поглядывая через огромные сквозные окна здания, чтобы не пропустить твоё появление. И тут с огорчением увидел, что здесь из нашего класса я не один. Меня встретили ребята и начали расспрашивать, что я тут делаю и не поеду ли с ними на озёра. «Так, просто гуляю…». «Наверное, поеду…».

А выйдя из здания вокзала на площадку, и вовсе растерялся. Недалеко от перрона в группе девчонок стояла ты. Светлая блузка с тёмной юбкой, белые туфли на каблуке. Не знаю, то ли тот самый каблук подействовал на меня, то ли и без того всё обстояло так, что я просто не представлял, как мне теперь себя вести. Я не решался подойти к тебе, пока ты стояла в кругу своих одноклассниц.

Ситуация нелепая.

Мы кружили группками по площадке, то сходясь, то расходясь. Обменивались быстрыми взглядами, после чего всякий раз я чувствовал себя всё более скверно. И вот, выйдя в очередной раз из вокзала, обнаружил, что тебя нет. Как бы ненароком повёл ребят в одну сторону, в другую… Я с горечью понял: ты уехала. Мне здесь больше делать нечего. Я отправился домой.

По пути всё думал, что надо позвонить тебе, извиниться, всё объяснить… А что объяснять? Что я робкий, нерешительный? Что я не смог найти выход из этой ситуации… Нет, у меня язык не повернётся такое сказать. Тогда хотя бы извиниться.

Приехал к тому же телефону-автомату, с которого назначал свидание. Уже не обращая ни на кого внимания, снял трубку, медленно покрутил металлический диск. Долгие гудки из трубки. Доносятся издалека, будто с другого края Вселенной. Щёлк. Монета провалилась, и я услышал твой голос.

– Тоня, это я…

В ответ молчание.

– Тоня, извини меня, – выдавил я из себя. – Так получилось…

– Извиняю, – тихо сказала ты. И в этот момент твой голос мне показался грустным-грустным.

Спросил, чем ты сейчас занимаешься, и сразу почувствовал нелепость вопроса. Замялся. Разговор не клеился, и через несколько минут мы попрощались. Я пообещал, что позвоню тебе.

Трубка повешена. Не слышен больше твой такой родной и близкий голос.

Я сбежал вниз по ступенькам и неспеша побрёл в сторону стадиона. На душе было мрачно и тоскливо. Меня всё не отпускала мысль, что вот я здесь один и ты там дома одна. И это в то время, когда мы хотим быть вместе. И можем быть вместе, но, тем не менее, мы врозь…

Приезжая каждый год в Запорожье к родителям после отъезда в Россию, я всегда приходил на детскую железную дорогу. Выходил на перрон и подолгу просто стоял и смотрел, вспоминая тебя, твоё лицо, улыбку. И думал о том, что об этом неудачном эпизоде в наших отношениях ты никогда даже словом не обмолвилась.

Тоня, Тонечка…

Ни моё нерешительное поведение в пионерском лагере, ни тот случай на детской железной дороге не испортили наших отношений. Может быть, ты не придала этому значения, а может, не хотела слишком серьёзно к этому относиться, потому что любила меня? Наши отношения продолжились. И снова мы виделись почти каждую перемену.

Несмотря на то, что ваш класс находился этажом ниже, ты постоянно приходила к нам, и мы в компании Вали Белан и Наташи Николаенко кучкой просиживали за партами. Иногда выходили в коридор. Мои одноклассницы были нашими проводниками. Дружба с ними позволяла тебе видеться со мной, а мне с тобой. Но главным связующим звеном для меня и тебя была Валя.

Мы дружили и за этой дружбой ничего не замечали вокруг. Особенно я. В этой дружбе было что-то почти родственное. Поздравительные открытки вы мне подписывали так: Твои сёстры Валя и Тоня. Помню, мы на ученических резинках написали чернилами Т. Р. В. (Тоня, Рома, Валя). Это была наша печать. Мы, шутя, ставили эти оттиски на ладонях, тем самым подтверждая, что нас связывают особые отношения. Глядя на нас, ребята из моего класса посмеивались. Однажды наш главный хулиган Олег Ганжа попросил меня разжать руку, ухмыльнулся и сказал:

– Делать, что ли, нечего, руки пачкаете.

Тогда же, в начале учебного года, состоялось родительское собрание, где собрались родители и ученики наших классов. В школу пришёл мой папа.

Я не помню, как прошло это собрание. Помню только, как мы выходили из школы.

Каким-то непостижимым образом мы снова оказались недалеко друг от друга. Ты с мамой чуть впереди, а я с отцом сзади. Я что-то отвечал папе, а ты что-то рассказывала маме. При этом мы украдкой поглядывали друг на друга, и даже когда не смотрели – всё равно чувствовали взаимное присутствие и замечали, что делает другой. Я был уверен, что наших тайных взглядов никто не замечает. Каково же было моё удивление, когда ты мне потом сказала, что как только мы с отцом повернули в сторону отделения железной дороги, твоя мама спросила: «Это он?».

Ты поинтересовалась, почему она так думает, и твоя мама с улыбкой ответила: «Думаешь, ничего не видно?»

А мы и вправду думали, что ничего не видно.

К этому времени Валя Белан переехала в новый частный дом, который находился на Южном посёлке в микрорайоне «Космический», а в просторечии «Космос». И пригласила нас на новоселье.