Он торопливо разложил листы.
— 24 старца с золотыми венцами на головах, окружающие Престол и славящие Господа нашего…
— 12 ветхозаветных пророков и 12 апостолов Нового Завета, символизирующие человечество, — кивнула я.
— Обратите внимание — число 24 в видениях Патрика всегда возникает рядом с принесённым в жертву телом и столбами, вокруг которых обвились змеи. Я долго не понимал этой очевидной связи: жертва, ворота в потусторонний мир и число, олицетворяющее человечество!
Словно вспышка молнии, догадка поразила и меня:
— 24 человеческие жертвы, чтобы открыть ворота и выпустить демонов в мир людей…
Отец Энтони порывисто тряхнул листами:
— 24 человеческих сердца, если верить этим изображениям.
— Но людей они тронуть не смеют. В отличие от мне подобных…
В глазах отца Энтони промелькнул вопрос, и я рассказала то единственное, что до сих пор от него утаивала:
— Когда в наши вены вместе с кровью вливается жизнь жертвы, сердце бессмертного начинает биться, как у живого. В этот момент нас можно убить — поразив в сердце. Или же просто вырвав его из груди… Вот для чего полудемоны охотятся за бессмертными. Им нужны наши сердца — 24 трепещущих, истекающих кровью сердца, которые дадут демонам возможность беспрепятственно проникнуть в этот мир, не причинив вреда ни одному человеку…
Лицо отца Энтони побледнело.
— Нужно выяснить, когда именно у Патрика начались видения. Уверен, что каждое видение — это очередное сердце, вырванное из груди вам подобного. Судя по всему, они приносят по одной жертве в месяц…
— Нужды это выяснять нет. Видения у Патрика начались чуть больше года назад, и я готова биться об заклад, что последняя 24-ая жертва будет принесена до ночи ноябрьского полнолуния этого года.
— Ноябрьское полнолуние? Но вы ведь не имеете в виду ночь Самейна? Самейн никода не выпадает на полнолуние.
— Нет, я не имею в виду Самейн. Он в сравнении с этим — забава, бал теней…
Я вспомнила мучительную неизвестность и лихорадочное чтение рукописей в компании отца Фредерика несколько месяцев назад, когда Доминик последовал за Диким Охотником и я не знала, увижу ли его вновь. Кто мог подумать, что приобретённое тогда знание пригодится мне сейчас…
— Ноябрьское полнолуние отмечает начало тёмной половины года в мире людей — время, когда ворота в потусторонний мир закрываются, и его обитатели остаются запертыми в нём до майского полнолуния. Недаром все праздники мёртвых отмечаются именно в светлую половину, с мая по ноябрь: Розалии[1] в Средневековой Европе, кельтский Самэйн, el Dеa de Muertos[2]… В эти месяцы духам разрешено ненадолго покидать свой мир и появляться в человеческом. Демоны остаются запертыми в своём измерении, но если до ночи ноябрьского полнолуния в жертву будет принесено последнее 24-ое сердце, ворота распахнуться и для них. Если в ночь полнолуния они вырвуться в мир людей и совершат массовое жертвоприношение — нас всех — то последняя сдерживающая их окова падёт, и они освободятся…
На несколько секунд воцарилась тишина, которую нарушил отец Энтони:
— Что мешает им вырваться в этот мир раньше, как только 24-ая жертва будет принесена? Почему вы уверены, что это произойдёт именно в ночь полнолуния?
— Потому что мрак гуще всего перед рассветом, — невесело усмехнулась я. — Ворота открываются в мае, но, судя по праздникам смертных, духи приходят в мир людей в разное время: Лемурии[3] в Древнем Риме проводили в мае, Обон[4] в Японии отмечают в августе, День Всех Святых — в конце октября… Но покинуть его они обязаны не позже полнолуния ноября. Именно тогда мириады духов, что бродят сейчас по земле, устремятся обратно в свой мир. Ни в одну другую ночь года ворота не будут распахнуты так широко, чтобы всех их принять… Если демоны освободятся в эту ночь, ворота больше не закроются — им будет просто нечего защищать…
Отец Энтони осторожно притронулся к моему плечу, будто утешая.
— Вы сами произнесли это слово, дочь моя: если. Времени мало, но оно есть. Ничего ещё не потеряно.
Я не уставала удивляться решимости и мужеству преподобного отца перед лицом катастрофы. Вспомнив фразу, однажды сказанную им, когда я ещё была человеком, я не удержалась от улыбки:
— Помните, вы как-то говорили, что были рождены не дубом, а тростником? Так вот, во время бури дуб падает, а тростник остаётся.
— Я уже пожил своё, дитя. Мои молитвы о том, чтобы бурю выстояли вы и те, кто вам дорог.
— Те, кто мне дорог, — повторила я. — Значит, в какой-то мере вы молитесь и о себе.
В глазах преподобного отца мелькнула растроганность, и он поспешно отвернулся.
— Всё хотел спросить вас: что стало с вашей семьёй?
— Они живут, как жили. Время от времени я звоню им. Но, по-моему, они чувствуют, что со мной что-то не так, поэтому я свела общение до минимума. Им незачем знать…
— И вы ни разу не видели их с тех пор, как… изменились?
— Один раз. После того, как сбежала от Арента. Я не хотела, чтобы он знал о них… И сейчас тоже — для них безопаснее, если я не буду вертеться у входа в дом.
Отец Энтони окинул взглядом пышные кусты, аккуратные островки, засаженные бледно-голубыми крокусами.
— Вы слышите эту тишину? Чувствуете это спокойствие? Я многое передумал здесь — обстановка к этому располагает. Вы ведь знаете, я рано лишился семьи и, выбрав путь, который выбрал, не мог обрести другую. Но в вас я вижу дочь, которой у меня не было и не может быть…
— Зачем вы это говорите?
— Мы счастливы, когда счастливы те, кого мы любим. Это самоотверженно, но и эгоистично одновременно. Поэтому не воспринимайте то, что я хочу предложить, как жертву с моей стороны. Я делаю это и ради собственного спокойствия.
Начиная что-то смутно понимать, я молча смотрела на осунувшееся от усталости сосредоточенное лицо преподобного отца.
— Я — "стоящий меж двух миров", — тихо произнёс он. — Моя кровь даст вам силу расправиться с дьяволом, который…
— Вы отдаёте себе отчёт в том, что мне предлагаете?
— Я предлагаю вам возможность раз и навсегда освободиться от страха…
— Осушив ваши вены, распотрошив грудь, как на одной из этих картинок, и вырвав трепещущее сердце из ещё живого тела?
Отец Энтони немного побледнел, но голос прозвучал решительно:
— Моя боль будет длиться несколько мгновений, ваша — столетия. По-моему, это несравнимо.
— И какого же ответа вы ожидаете от меня?
— Благоразумного.
Горько усмехнувшись, я отступила в тень. Усыпанные цветами ветви легко погладили меня по спине.
— Дитя моё, — прошептал отец Энтони. — Не смотрите так… Я ведь хочу вам добра…
Да, я это понимала. Но одно то, что он допускал мысль, что я могу пойти на подобную дикость, задевало меня за живое.
— Была рада повидать вас, отец. Доброй ночи.
Уже закружившись в вихре, я слышала его взволнованный голос, просивший остаться, позволить объяснить… Но в тот момент мне не хотелось ничего слышать. Даже не знаю, что именно меня разозлило. Возможно, то, что отец Энтони был единственным смертным, посвящённым во все мои тайны. Он знал меня человеком, был тем, кто, можно сказать, благословил на обращение… Рядом с ним, как ни с кем другим, я продолжала ощущать себя прежней. И вот он предлагает хладнокровно расправиться с ним… Предложение, которое он бы никогда не сделал человеческому существу… Я знала, что Доминик уже ждёт, но всё равно решила на несколько минут перенестись в наш мир, чтобы собраться с мыслями…
[1] Розалии или Розарии (латинск. Rosalia, Rosaria, Dies rosae — " день роз") — первоначально италийский, а затем широко распространившийся праздник чествования памяти умерших, отмечался и после принятия христианства. Во время Р. гробницы украшались венками из роз.
[2] El Dеa de Muertos (испанск.) — День Мёртвых. Празднуется 1 и 2 ноября в Мексике и некоторых странах Латинской Америки. Считается, что в эти дни души умерших посещают родной дом. Традиция восходит к ацтекам и майя, которые в дни поминовения усопших приносили дары богине смерти Миктлансиуатль и сооружали в её честь стены с изображением черепов.
