Поднялась, с разрешения главной наставницы прогулялась по школе; в классы заглядывала, стены которых украшали знакомые с детства картины. Все неизменно, все можно найти в собственной памяти; чего же она хотела еще?
Девочки, как всегда, смотрели с восторгом; девушки постарше с ревностью. «Скоро придет мое время», читалось в глазах каждой из них. И ведь правда, придет. Сейчас им примерно пятнадцать… еще через пять лет у некоторых из них будет успех и достаток, но не у всех, к сожалению. И те, что сейчас первые и верят в благосклонность Небес, иногда ошибаются.
Будто дымка на миг заволокла взгляд — когда-то у Лайэнэ была соученица, черный алмаз, ласковая песня. Теперь, верно, она бы ярче всех сияла в городе, да что там, во всей провинции. Но… пепел ее развеян рад рекой вблизи Срединной. Влюбилась — ах, как долго Лайэнэ судьба хранила от подобного! — и, зная, что не сможет быть вместе, решила хоть ребенка оставить. Но умерла при родах. Ей было семнадцать…
Визит ничего не дал. Зря пыталась искать опору в прошлом. Даже самым близким наставницам открыться бы не смогла, да и что открывать? А утешать ее они тут не нанимались, Лайэнэ одна из них, а не посетитель.
Девочка в беседке возле ворот играла по-прежнему, теперь она была одна. Интересно, ее оставили упражняться — или она хочет сама? Лайэнэ подошла, постояла рядом. Потом подхватила стоящую в нише вазу с бессмертниками, поставила перед юной музыкантшей:
— Попробуй представить, что через флейту идет тепло или холод. Что ты можешь согреть эти цветы или заморозить. Или даже оживить…
Был почти полдень, когда вернулась домой — время яркое, полное сил; но Лайэнэ казалось — прошло много часов, и устала, будто кожаными мешками носила воду. Вошла в калитку грустная и задумчивая, такая же прошла коридорами, и холодок в комнате отметила лишь краем сознания. Потом заметила наконец: ее уже поджидал гость; и задумчивость, и грусть слетели мигом, в сердце впились тонкие острые льдинки.
— Давно тебя не было…
Энори обернулся, блеснув короткой улыбкой: рассматривал сухой букет на подставке.
— Наконец-то! Я заждался, и пришлось прятаться от служанок.
Скользнул к ней, как ни в чем не бывало, поцеловал мимоходом и устроился на своем любимом месте, на кушетке возле окна. Приоткрытого, разумеется.
Не изменился, только одет иначе: теперь совсем непонятно, к какому рангу и роду занятий его отнести. И те же цвета, он, верно, уже не в состоянии выбрать другие, хоть никому теперь не важно, что он носит. Темные ветви деревьев, клочья тумана, серый снег последнего зимнего месяца.
Капюшон оторочен мехом серебристо-черной лисы, но дорожная куртка распахнута, и под ней только рубашка из тонкого полотна: наконец миновали холодные дни. Ему, наверное, и куртка эта была сейчас не нужна, он-то холода никогда не боялся.
Зачем он пришел?!
Знает… или не знает? И если да, то о чем…
Краем глаза отметила — будто мелькнула фигурка мальчика. Ну уж нет, не затем охраняла, чтобы отдать!
Ощутила тяжесть в ногах. Села на стул напротив Энори, как часто бывало, и только потом поняла, что сделала. Привычка не исчезает, что бы ни думала про него. Спрашивать, с чем пожаловал, было бессмысленно, но он и не дал ей такой возможности, говорил быстро, будто стосковавшись по собеседнику:
— Какие же все-таки беспокойные люди! Я и не думал, связываясь с ними, что мне так скоро захочется убежать от них в глушь…
— Что ж не сделал этого раньше? — а ее голос словно ватой обернут, подивилась, как чуждо звучит.
— Раньше все было куда тише. И у меня был дом, где я мог отдыхать. Вы посмотрите со стороны, в чем живете! Это помесь речного потока и ямы со змеями…
— Но сейчас ты отнюдь не в глуши, что же мешает?
— Неважно…
Гость приподнялся, потянулся было к ее руке; Лайэнэ качнулась назад вместе со стулом, чудом не упав, так не хотелось, чтоб коснулся не только руки — хоть краешка платья.
— Чем я обязана новой встрече?
— Трудно сказать, — откликнулся, будто жалуясь, снова устроился на кушетке, будто и не было короткого бесполезного жеста: Отвечу — соскучился по твоей красоте, это будет тебе лестно слышать, но к себе все равно не подпустишь. Скажу — со злым умыслом, разговора и вовсе не выйдет. Что там еще… или мне хочется новостей?
— Почему бы тебе в самом деле не уйти куда-нибудь в глушь! — воскликнула она.
— И питаться там душами дровосеков? Или — на север, к границе? — Энори рассмеялся, тоном передразнивая ее возглас; Лайэнэ похолодела. Ведь сама помогала Лиани скорее добраться на север! Знает и это?
Но он не упомянул о той зимней погоне, если и впрямь знал об участии молодой женщины:
— Я бы сказал, что вся Хинаи моя, но границы придумали люди. Земле все равно, как ее называют. Все же, чем дальше я от родных гор, тем меньше у меня сил. Жить в человеческом обличье… например, у моря я не смогу. Буду летать черной птицей — и превращаться только чтобы убивать.
За его плечом на стене висела картина — лодочка на волне. Вспомнила: он любил море. Но там свой свет и своя тьма; может быть, далекие родичи Энори превращаются в белых чаек?
Пока говорил, присматривалась, позабыв про собственные ощущения от его нынешней близости. Выглядел он… неожиданно. И одежда тут ни при чем. Всяким видела Энори, и безупречно-изысканным, и в небрежно-домашнем виде, но впервые таким, словно вовсе не знает, каким ему быть. Если прежнее можно было сравнить с прихотливой мелодией, то сейчас он будто не решил, что же играть — более того, даже не мог понять, за какой инструмент взяться. Так бывает, когда людям сильно не по себе, но они не желают этого показать… и не получается.
Полно, уж он-то прикинется кем угодно.
— А у вас тут весело, хоть и война, и смерти, — сказал он, и пояснил, заметив ее удивление: — Я говорю о союзе Домов Нара и Аэмара. Хоть на этот раз бедняге удалось заполучить невесту. Поэтому так и торопился со свадьбой? Но его, я слышал, сразу услали из города… ладно хоть пару ночей успел провести с женой.
Молодая женщина похолодела. Сейчас не смогла бы отшатнуться, захоти он ее обнять, а не только мимолетно коснуться. Тишина повисла, гнетущая и ледяная. Энори нарушил ее:
— Не молчи. Как же долг хозяйки?
— Как ты поступишь с… с ними?
Если он скажет прямо, это будет правдой…
— Мне все равно, — сказал он. — Сейчас не до них. Да и после.
— Но ты… так хотел зла семье Нара… И девушку когда-то обещали тебе.
— И что мне с ней делать сейчас? Пусть эта серая мышка живет, как хочет, она была полезна когда-то. А Рииши… он поступил умно, теперь его бывшие враги на какое-то время станут союзниками. Неглупые люди всегда были мне интересны. В нем я ошибся — правильность не отменяет умения думать. А может, просто жизнь научила…
Он сейчас говорил чуть протяжно, будто лениво, опустив ресницы, и Лайэнэ много бы дала, чтобы узнать, прячут они холод или огонь. Или же пустоту — может ему и вправду уже безразлично.
Это, но не другое.
И… прямо он не ответил. Значит, и эти двое в опасности.
На воротнике Энори что-то блеснуло; Лайэнэ заметила серебряную застежку. Даже сейчас не мог себе изменить, хотя для его простой одежды больше подошла бы медь или бронза. А вот форма была не из тех, что любил, да и скорее женская — круглый цветок. Вспомнила, как похожей давно, в юности сильно наколола себе палец и неделю не могла играть. Небо, какая чушь лезет в голову, хотя рядом такое… существо.
Но, раз вспомнила про игру… какую он затеял на сей раз? Лицо его меняется с каждым мигом — будто бросает то в жар, то в холод; только ведь он пришел с какой-то целью! Неужто просто ради нее?
Слишком самонадеянно думать так.
Или все же? Не хочет оставлять ей иллюзию, что ему можно отказать, и это будет покорно принято? Но он не пытается хоть как-то намекнуть на желание близости, если не считать того жеста с рукой…
— Зачем ты пришел? — повторила настойчиво.
В конце концов, порой прямые вопросы — самые лучшие.
