— Очень хорошая жизнь, госпожа.
— Неужто? С человеком, который годится мне в отцы, на положении почти изгоя?
— Как вы можете подобное говорить! — рассердилась Минору. — С вами носились, как с золотой вазой! Нет бы в благодарность ребенка ему подарить!
— Не хочу. Я и так не свободна, а буду связана совсем. И что этот ребенок получит? В семью ему не войти, госпожа костьми ляжет, а не допустит.
— Своих-то нет у нее, так что все еще возможно…
— Невозможно! — резко ответила Сайэнн. — И отстань от меня. Если кто и ведет себя неразумно, то это он, связавшись с Нэйта. И не хлопай глазами, мы это обе знаем.
— Ничего же не решено еще, — пробормотала служанка. Пыл ее поутих. И вправду — случись что, не пожалеют и Сайэнн. — Идите, если хотите, но возьмите девушку, хоть Мирэ, и осторожней все-таки, помните, кто вы.
**
Шимара никогда раньше не слышал, чтобы Суро так, простонародно выражаясь, орал. Изливал гнев в воздух, не заботясь, что поблизости не только пара верных людей, но и слуги за стенами его покоев тоже, считай, рядом. Не слышал, и сейчас поддерживал его полностью: просто взять и придушить наследника не получится, хотя, может, все-таки стоит?
Макори не захотел ждать.
Конечно, этот удар ножом Тагари был запланирован. Но, демоны его задери, не сейчас! А когда свершится переворот, когда Отряды Атоги подоспеют и возьмут Срединную, а сам он отправится на север на замену убитому генералу.
Макори решил, что отец преступно тянет, родина в опасности, а его самого задвинули в глухую крепость. Не менее преступно.
— Я ему башку сверну, — рычал Суро, опираясь о стол и наклонившись вперед.
Шимара грустно поддакивал.
Этот… молокосос вправду, что ли, надеялся возглавить войско взамен Тагари? Или что Атога туда резво на крыльях перелетит? Или еще что-нибудь?
Или… или произошло то, о чем Суро сейчас не подумал. Кто-то сбил с толку Макори, страдающего без дела, подал ему неверный сигнал. И этот кто-то живет с ними в одном городе и суть будущей интриги неплохо себе представлял.
Так что может не Макори шею свернуть, а послу?
Или… досмотреть это представление до конца, не влезая?
**
Жизнь в монастыре Черного дерева, Эн-Хо, легче не становилась, и продуктов оставалось все меньше, но беженцы теперь приходили реже, а весенний, сладковато-свежий, хоть и холодный пока ветер все чаще вызывал улыбки на лицах. И вести долетали обнадеживающие — войска генерала оттеснили чужаков от стен крепости и понемногу отодвигают к горам Эннэ. А там и крепости Ожерелья, хоть сейчас и полупустые, и граница недалеко.
Нээле тоже теперь нередко улыбалась, хотя сны опять начали ее тревожить. После недавнего, странного, каждую ночь стали приходить короткие видения — то кровь на камне прямо перед носом — казалось, и проснувшись могла дотронуться; то чужие голоса в тумане…
Монахи, которым рассказывала, советовали пить больше успокаивающих отваров, а меж собой — как-то Нээле случайно услышала это — толковали, попала к ним просто девушка впечатлительная или сновидица с неразвитым даром, может и вовсе не случайно ее сюда привела судьба. И как бы проверить это, раз пока им никакого знака.
Монахи были всюду, как воробьи — такие же невзрачно-коричневые и такие же неинтересные взгляду; он соскальзывал с фигур в широких одеяниях. Вот оно, истинное служение — становиться совсем незаметным для мира, но при этом делать для этого мира все, на что способен…
Жаль только для Нээле не могли сделать одного — избавить ее от тревог.
Но, какими бы ни были ночи, дни проходили довольно радостно. Только не для Мухи, страдавшего, что захватчиков победят без него.
— Я бы хоть к обозу войска пристроился, — говорил он.
— Пока в одиночку доберешься до Трех дочерей, будет лето, и, даст Заступница, уже все закончится, — терпеливо отвечала Нээле. Когда беседовали так, обычно чистили какие-нибудь корни, или мыли полы: девушка уже привыкла к маленькому помощнику.
— Можно дойти до Сосновой, — возражал Муха. — Оттуда новобранцы уходят воевать.
— Оттуда тебя точно прогонят. К отряду, который спешит, хвостиком не пристроишься.
Для Нээле эти беседы были чем-то вроде ритуала, подтверждающего храбрость мальчика. Для Мухи — она не знала.
Сейчас закончили нарезать коренья-приправы для супа — монастырским поварам приходилось готовить много. Работали на кухонном дворе, пристроившись у большого стола. Раньше за ним только готовили пищу, а сейчас и кормили беженцев.
Корзина, объемная, оказалась довольно легкой — девушка отослала Муху, решив, что сама донесет.
У порога кухни играли дети, несколько маленьких девочек. Ждали обеда. Одновременно подняли голодные глаза на нее — и снова вернулись к игре. Немудреные куклы, из одетых в лоскуты деревянных чурочек. У Нээле в детстве была похожая, но разряженная, как принцесса — мать постаралась, подбирая ненужные кусочки тканей и расшивая их.
Девочки играли в Небесных красавиц, из тех, что летают на облаках и украшают одежды радугой. Играли, чумазые, в криво залатанных кофтах и юбках не по размеру. Хотя… кто их видел, тех красавиц, на самом деле? Поэты? Они могут воспеть любую невзрачную с виду мелочь так, что станет ясен ее истинный смысл и очарование. Может, девочки эти куда ближе к Небесам, чем придворные прелестницы…
Нээле, задумавшись, чуть не наступила себе на юбку, переступая порог; вовремя успела подхватить подол. Куклы…
Раньше бы, верно, мысль ее ушла в сторону девушек, красоты и нарядов, но сейчас ясно представились небожители, сидящие на облаках, и со смехом двигающие деревянные чурочки, изображающие человечков. Нет, сама Заступница так не играет, и Опорам не до игр, а вот небесные дети, или еще какие-нибудь добрые, но беспечные сущности, рожденные среди бесконечного блага…
У одной из беженок, смуглой неразговорчивой женщины, было необычное прошлое — она в юности служила в лавке аптекаря, который увлекался изобретением лекарств. Женщина плохо умела читать, но память у нее оказалась цепкой. Порой беженка помогала Нээле разбирать корни и травы, и разговорилась понемногу; поведала в числе прочего, как аптекарь давал ей некое зелье, после которого она то ли спала, то ли грезила наяву, но во время этого точно посещала небесные сады. До сих пор помнит нефритовую листву разных оттенков — настоящие каменные пластины, тончайшие, и то, как они звенели-шелестели под ветром. Ветер же в тех садах разноцветный.
Небожителей женщина увидеть не успела: ее хозяина арестовали за какое-то жульничество. Но уверяла, что к зельям дела эти отношения не имели.
Рецепт бывшая служанка запомнила, раньше мечтала снова слетать на Небеса, но сперва не могла достать всё нужное, а потом и не до того стало.
Нужное… не такие уж редкие травы она назвала, у монахов водились и большие редкости.
Нээле в монастырскую кладовую проникнуть могла — к девушке привыкли и особо не глядели, куда она идет.
«Я должна посмотреть, что видно сверху о нашем будущем», — думала она, пока, вздрагивая от каждого шороха, перерывала полки со склянками, горшочками и связанными в пучки корешками. Полагалась больше не на описания женщины, и уж точно не на знания свои, хоть и подучилась немного в монастыре, а на дар, о котором говорил Энори. Если, конечно, он не утерян… и если он был.
Нужные травки и корешки поманили — словно золотистой росой спрыснули их, и руке тепло, когда мимо проводишь.
На вкус отвар оказался довольно горьким, будто жуешь еловые почки и закусываешь ивовой корой. Девушка сомневалась, правильно ли сготовила зелье, но спрашивать беженку побоялась. Если что-то пойдет не так, сама Нээле и ответит, а у женщины дети.
Выпить отвар залпом не получалось. Морщилась, прихлебывала, когда прибежал Муха. Что-то возбужденно заговорил, но очень уж громко, а в голове зазвенело. Нээле вяло отмахнулась — хорошо, иди, мол. Потом… Удивилась немного, когда мальчишка кинулся к ней обниматься, но решила назавтра его расспросить подробней, что все же случилось, а то очень хочется спать.
