— Если сможешь все это, и то, что поручил Мэнго, ты нам нужен. А значит, за свое положение можешь не опасаться. Но вот уж тепло к тебе относиться никак не прикажешь.

— Этого и не нужно, — Энори искоса глянул на Пулана, сказал ему: — Сейчас наше дело. Рухэйи кивнул. Пулан, пожав губы, отъехал недалеко, и навострил уши, но разобрать ничего не мог. Воин что-то говорил Энори, потом передал некий предмет. Тот подержал в руках и вернул, что-то сказал в свою очередь. Потом протянул руку — Пулан испугался, что сейчас коснется оружия этого дикаря. Такого они не прощают. Но нет, обошлось. Энори только добавил что-то вдогонку к первой своей фразе. Рухэйи казался потрясенным. Сунул первый предмет за пазуху и потянул длинный нож из ножен. Зрение у Пулана было лучше, чем слух — он увидел, как полыхнула на солнце золотая надпись, слов не разобрал, но увидел изображение — медвежью морду.

— Он знал, что было в свертке, — задумчиво сказал воин подъехавшему северянину. — Мэнго поручил мне самому выбрать предмет, и чтобы никто не проведал. Конечно, про надпись на клинке мог и разузнать, но как? А уж сверток…

Пулана так и подмывало сказать нечто вроде «вся провинция гадала, что такое этот парень на самом деле», но сдержался-таки. Не надо горным дикарям пока знать. А посланник продолжил, немного оправившись:

— Мне он все же не нравится. Слишком себе на уме. Боюсь, приведет нас прямиком в логово хасс…

— Сомневаюсь, что все так просто. У него действительно личные счеты, но они очень весомые. К тому же… — Пулан не договорил, сообразив, что перед ним человек У-Шена, поэтому слова «в крайнем случае, в ловушку попадет только часть войска» не порадуют одного из командиров этого самого войска. Сказал он другое:

— Несмотря на это, и на то, что мой господин ему верит — при любом подозрении задержите и не отпускайте. Но пострадать он не должен, пока не станет ясно, что к чему.

— Не обещаю ничего, это война, — сухо сказал посланник. — Кто хочет безопасности — пусть сидит в ваших садиках под розовыми кустами, всеми сразу. А на войне можно получить и стрелу в горло — в бою, и железо под ребро за попытку предать.

Тут же на дороге они и простились. Северянин намеревался нанять провожатых, чтобы вернуться быстро и в целости, а Энори предстояло тайными тропами миновать посты воинов Ожерелья. Лицо его по-прежнему было довольным и даже радостным, как у мальчишки в предвкушении праздника, и снова возникло неприятное сосущее чувство — неправильно что-то, так не бывает. Что-то они с хозяином упустили… А Энори уже говорил слова, обычные при расставании, и прибавил, разворачивая коня:

— Думаю, мы еще увидимся. Вряд ли господин Камарен так быстро покинет Хинаи… — он поспешно поднял ладонь: — Нет, это не угроза. Просто… зная его натуру. Ему тоже интересно досмотреть представление до конца. Ну а я на сей раз буду не в зрительном зале, и, наверное, даже не за сценой.

— Мне все равно, — сказал Пулан. — Я никогда не доверял…

— И к вам можно найти подход, добиться не просто доверия, но горячей симпатии. Но цели наши и так совпадают, поэтому… — он отбросил со лба упавшую прядь, и повторил: — Какая, в сущности, разница. Посол мне помог, а вы не смогли помешать.

Воин-рухэйи ударом сорвал коня в галоп, вылетел из-под защиты ветвей, понесся по едва различимой среди белого лога, такой же белой дороге. Второй, конь Энори, отставал, а может, и не старался нагнать; Пулан смотрел вслед обоим с тем же сосущим чувством. Он делал все во благо Риэсты, но сейчас подумал, что нечто очень нехорошее у них с хозяином получилось, и отнюдь не награда их ждет в посмертном существовании.

**

Лайэнэ хорошо платила своему осведомителю в Храмовой Лощине — неприметный человечек, якобы мечтающий о тишине и надежном убежище среди молитв и небесного звона гонгов, жил во внешнем круге, но проникать наловчился и в места запретные. К мальчику он пройти не мог, но видел того на прогулке. Следил, рискуя скатиться по обледенелой черепице, с ловкостью белки цеплялся за украшение крыши. Ребенка охраняли надежно, а судя по количеству святости, разлитой тут едва ли не по земле, пропитавшей воздух, нечисть просто испарилась бы на подходе.

Лайэнэ все-таки было тревожно. Она улыбалась через силу новым и старым знакомым, на одном из приемов безоговорочно отдала первенство в музыкальной импровизации одной из честолюбивых младших товарок — не это занимало мысли.

Слишком хорошо запомнила прочитанные страшные сказки, а заодно рассказы очередного поклонника, заядлого охотника. Он говорил про куниц — игривый этот, изящный зверек преследует добычу и в норах, и на деревьях, пока не настигнет, не прокусит затылок, чтобы у живой еще пить горячую кровь. Он же способен убить всех обитателей птичника ради забавы, а полакомиться всего-то одним яйцом. Так похожи повадки… только куницам безразличны цветы.

Энори не откажется от мести, раз уж вернулся в город. Как в прошлый раз сужался круг, в центре которого был помешавший ему человек, так и сейчас… Смерть Кайто, и служаночку из дома господина Тэна-младшего нашли мертвой, и смутные слухи про женщину, похожую на жену генерала… А ребенок — мишень великолепная.

Лайэнэ решила поговорить с настоятелем, рассказать обо всем. Вряд ли святой человек, воодушевленный рассказом, начнет распускать слухи. Нельзя сказать, что она не боялась. Напротив, очень хорошо представляла, что ей грозит за такое вмешательство… от обоих братьев сразу, вопрос лишь, который первым успеет. Вероятно, младший, шпионов у него в городе и окрестностях наверняка не счесть. Оставалось подсмеиваться над собой — смерть в молодом возрасте мечта любой красавицы из Кварталов! А уж принять ее от первого Дома в провинции… настоящее благословение Небес.

По дороге в Лощину думала также о том, что скоро, если в живых останется, привыкнет к путешествиям — то в Срединную, то вот снова… Может, поучиться ездить верхом? Легендарная Малиэн, говорят, могла… такое хрупкое чудо на широкой конской спине. А уж воительница-Тионэ и подавно — водила отряды в атаку.

Дорога до Лощины показалась на диво короткой.

Настоятель Главного храма принял ее. Конечно, не красота или слава молодой женщины послужили ей пропуском, а имя маленького храмового подопечного. Стоя на коленях в большом зале, среди темных ниш, алых занавесей и золотых лампад, вдыхая запахи сладких смол и можжевельника, она исподволь наблюдала за настоятелем, сидевшим на скромной циновке всего ступенькой выше просительницы. Крохотный седой человечек, смуглый и сморщенный, как печеное яблоко, он казался погруженным в какие-то невеселые мысли. Но, как выяснилось, Лайэнэ он внимательно выслушал, и вопросы задавал каверзные. Дрожащий высокий голос принадлежал человеку не просто старому, но умному и решительному.

— Таким образом, прекрасная дочь решила пойти против воли родственников мальчика? — уточнил он.

— Мне никто ничего не запрещал.

— Если смиренный служитель Храма правильно понял, прекрасной дочери посоветовали заняться… другими делами. Но подобное беспокойство за судьбу ребенка отрадно и внушает несомненное уважение.

— Вы мне не верите? — спросила Лайэнэ.

— В мире много темного и жестокого; несомненно и то, что не все сущности, населяющие его, могут быть отнесены к роду людскому или животному. И Лайэнэ Голубая жемчужина может не сомневаться — ее слова услышаны. Однако сознает ли она, насколько опасны эти ее слова?

В голосе настоятеля был слышен упрек. «Ты ходишь и сеешь сплетни о том, о ком тебе велели не упоминать, о том, чье имя может вызвать лишь волнения и новые слухи».

— Но я только…

— Забота о ребенке достойна всяческой похвалы, — мягко перебил ее настоятель. — Но только ли забота движет прекрасной дочерью?

В красно-черно-золотом храме не видно было, как зарделись щеки Лайэнэ.

— Я не ищу своей выгоды, — пробормотала она.

— Разумеется. И с надеждой, что теперь покой поселится в твоем сердце, а молитвы о благополучии мальчика будут услышаны…