Энди скривился.

— И вообще, он разрезал тебя заживо, причинил боль…

— Дана, я ему позволил. Даже приказал.

— Он хотел этого.

— Всякое познание берёт свое начало в насилии. Ребёнок отрывает ноги муравью и крылья бабочке не из жестокости, а из стремления понять, как устроено чужое тело. Так или иначе приходится переступать через боль. Уж мы-то знаем, — Энди прикрыл глаза, а потом, словно что-то решив, активировал дополнительный вызов на своём костыле-дроне. Искорёженное лицо Сорена не придёт в норму за несколько часов, но есть в мире кое-что получше несовершенных клеток и живых тел.

В белизне «короба», последнего уровня Башни Анзе, Энди ощущал какое-то невероятное спокойствие. Он прошёл очередной цикл мутации, ближайшие пару недель он будет абсолютно здоров, до следующей фазы, и…

— Ты хотела о чём-то рассказать, — напомнил он сестре.

Дана смешалась: порой Энди замечал за ней подобное, когда она словно бы забывала слова, понятия или координаты пространства. Точка А, плоскость АБСД, третье измерение наталкивается на четвёртое, они ударяются друг о друга, словно бильярдные шары. Энди всякий раз тянуло обнять и успокоить её: всё хорошо, не волнуйся, я рядом. Даже если ты забудешь всё, включая собственное имя, я рядом; помогу тебе — сожжёшь ли ты меня до костей, до пепла, заставишь ли возродиться из собственного скелета, я помогу тебе.

— Рассказать, — неуверенно повторила за ним Дана и вскинула голову, обернулась по сторонам, словно ища подсказку. Энди следил за направлением её взгляда: сначала обугленные останки дронов, похожие на настоящих раздавленных насекомых, потом Сорен, зависший между небом и землёй в заботливых лапках «водомерок». К водомеркам присоединился ещё один дрон, белый в тёмно-серую крапинку сенсорных панелей и похожий на перепелиное яйцо. Энди просканировал лицо Сорена, достроил кривые и направляющие, наложил сетку. Бионический протез обычно делали несколько дней, но у Хозяина были свои способы, особый ускоренный доступ.

Дана всё ещё медлила с ответом. Больше ничего в крохотной комнате не было, только белые стены и белый пол. И её собственное зелёно-синеватое свечение, вспыхивающее, как нервная синусоида альфа-активности мозга.

— Я… не совсем уверена, что это было. Или будет?

Она подняла голову и вдруг закричала, как от невыносимой боли. Энди невольно закрыл лицо предплечьем — выплеск раскалённого магнитара разредил пространство.

— Дана!

— Они… их больше одного. Одной? Я запуталась. Я думала, что всё получится так, как мы хотели.

— Дана, это прошлое.

Энди вздохнул. Она до сих пор себя чувствовала виноватой — не то чтобы он не анализировал неопределённость Гейзенберга всех возможных исходов, но он давно предпочитал не ходить с камнем на шее; ему хватало боли физической, ответственности за живых, а не за мёртвых.

— Дана, это уже случилось.

— Нет, — её глаза почему-то вспыхнули оранжевым, переметнувшись к спектру красных карликов. Вероятно, это означало холод. — Это в прошлом и будущем. Он, — Дана указала на Сорена, — тоже понял… как иронично.

— Зато я — нет. Что случилось?

— Источники света. Их двое, они оба в Лакосе, возможно, в ещё не разрушенном Лакосе.

Энди не переспрашивал. Иногда парадоксы календаря были вроде детских загадок: почему мёртвый младенец переходит дорогу? Потому что сидит в курице.

Его сестра была безумием, «цветами вне пространства» и космическим ужасом, если угодно. Энди всё равно подошёл ближе, чтобы обнять магнитар, ионный вихрь, парадокс Шрёдингера, аномалию квантовой дизрупции.

Именно это она изобрела, не так ли? Дизрупция — разрыв между временем и пространством. Разделение, которое они несколько десятков лет использовали прямо по самым утопическим прогнозам, во благо человечества. Разделение миров, которое привело в их собственный мир аладов, мутации, выжрало три четверти биосферы и обрубило со всех сторон обитаемый мир.

— Я понял, — сказал Энди.

В его объятиях Дана больше не обжигала, зато мелькала и мигала, как готовая перегореть люминесцентная лампа древней модели. Сейчас таких и не осталось.

— Там что-то происходит, Энди. Я не могу контролировать и не могу… дотянуться. Это похоже на самое начало. Тебе нужно торопиться.

Он кивнул.

«Тебе».

Его бросило в жар, за которым последовала лёгкая тошнота — не того рода, какая возникает от несвежей пищи, но от излишнего волнения. Энди удивился: он не мог вспомнить, когда действительно тревожился; должно быть, трансформированные в корпускулярно-волновой дуализм чувства Даны передались ему, словно некая болезнь, от которой страдали оба в разной форме.

Водомерки работали с лицом Сорена. Бионическая нижняя челюсть будет ему непривычна; фактически новое лицо. Дана всё же перестаралась, а с ним предстоит не самый простой разговор.

— Оставь всё мне. Я справлюсь.

— Тебе нужно торопиться.

— Знаю.

Энди улыбнулся.

Его Башня и та часть собственной разделённой личности, что принадлежит всемогущему Энси-Хозяину, доложит обо всех тайнах Объединённых Полисов Ме-Лем и Пологих Земель. При желании он может заглянуть под драную юбку любой дикарке. На сей раз даже ограничен круг поисков.

Лакос. Некая точка бифуркации, в которой всё рухнуло, а теперь замыкалось снова, как в уравнении с последним неустановленным неизвестным.

— Я буду ждать, — сказала Дана.

Энди почудилось: она отводит взгляд — так было, много лет назад, когда она скрывала плохую оценку в школе, а потом делилась шоколадкой и просила помочь выгородить перед родителями. Она надеялась на его дипломатические способности лет с пяти или шести.

Вот этот самый несчастный умоляющий взгляд. Впрочем, сложно сказать о существе без настоящих глаз и лица.

Сквозь полузабытьё Сорен видел этих двоих. Они были похожи — действительно близнецы Мальморы, прямо как в книгах по истории; неважно, что женщина без капли крови и плоти, из одного света, а Энди выглядит лет на десять старше, к тому же тучен и тяжеловесно-массивен, вроде какого-то реликтового животного — мамонта, например. В обоих ощущалось нечто символичное, если бы Сорен верил в какие-нибудь сверхъестественные сущности — непременно внял бы гласу с небес.

Инанна. Энси. Владыки мира сего.

У него не было лица, голоса, рта, ничего, чтобы смеяться — или кричать.

Дроны восстанавливали его, и эти двое, близнецы, переговаривались так, словно Сорен вообще стал каким-то ещё одним дроном из арсенала Башни, неодушевлённым предметом. Впрочем, согласился тот сам с собой, разве он не превратил Энди в груду мяса, жира, костей и внутренностей? Тот повторял: я приказал ему сделать это, но Сорен даже не мог подтвердить, ткнуть женщину из света в правду. Кому она, правда, нужна, в конце концов? Справедливость не очень-то привлекательна.

«Идите к чёрту, вот что».

Сорен позволил себе отключиться, потому что дроны ремонтировали уже его собственное тело.

«Делайте, что хотите».

Когда он следующий раз открыл глаза, не осталось никакого намёка на боль. Сорен прекрасно себя чувствовал: даже выспался и испытывал приятный утренний голод — предвкушение завтрака. В таком настроении бодро соскакивают с постели и бегут покорять мир.

Вокруг была комната, которую он смутно узнавал — приглушённые тона, натуральная древесина, вероятно, специально выращенная где-нибудь в Итуме; просторная кровать своеобразной конструкции — вроде гамака, на антигравах, она обволакивает тело, словно коконом. Предусмотрительно ввинчены в стену опоры. Взгляд Сорена остановился на прикроватной тумбочке, а точнее — на единственном предмете, который он поначалу принял за какой-то планшет, но это оказалось изображение в рамке. Сорен сел на кровати — кокон послушно вытолкнул его, будто помогая выбраться, — и взял в руку находку.

Это фотография, понял он. Старинная — древняя даже, просто чудо, как она уцелела. Возможно, дело в рамке из наноматериала, не позволяющего проникнуть за прозрачное стекло ни единой бактерии, ни молекуле влаги из кондиционируемого прохладного воздуха. Фото было цветное, краски всё равно немного поблёкли от древности, несмотря на всю защиту, включая ультрафиолетовое излучение.