— Сколько укрылось в городах? — прорезь рта распахивается глубокой раной.

— Около двадцати миллионов. Это мало, знаю. И всё же…

— Человечество выживет.

Она кивает.

Смотрит в темноту, где уже начинают зажигаться изуродованными разросшимися звёздами ярко-зелёные шары. За несколько минут вспышки заполняют небо. Мгновение — и рухнут вниз фотонами-переростками, частицами размером с футбольный мяч, внезапно обретшими массу покоя; невозможное с точки зрения физики явление.

Она снимает перчатки — её руки тоже свет.

«Невозможное».

— Базы данных по этой твоей «всеобщей истории всего» спрятаны под землёй. Техника сработала. Мы наверху. В смысле… в воздухе. Купола полисов активированы. У тебя получилось. Ты спас мир.

Груда мяса булькает. Вероятно, это усмешка.

— Всё-таки мы виноваты.

— Могло быть хуже. Ядерная война, например.

— Ты оптимистка.

— Да. Я знаю, что впереди. Всё изменится, но продолжит существовать — благодаря тебе, благодаря… нам.

Без всякого перехода она срывается на визг:

— Я больше не могу сдерживать их!

Она хватает бутылку шампанского и швыряет её в стену. Стекло застывает причудливыми расплавленными формами, сомкнутыми каплями. Самый крупный осколок бьёт её в лицо, должен рассечь — но под гримом ничего, кроме света. Острый фрагмент летит сквозь неё и падает на пол.

Сполох заполняет комнату, вырывается в окно. Шары падают с небес. В эпицентре светящейся взвеси она протягивает брату руку, чтобы счистить уродливые наросты и освободить его — мы не умрём, ни ты, ни я, обещаю.

Он бы сказал: отлично, но что насчёт других?

Придётся пообещать и это: большинство выживет. Мир изменится, но не исчезнет — пока.

Снаружи переполняются, падают и лопаются шары. Трассы и поля, горы и каньоны, города, автозаправки, Диснейленды, военные базы и одинокие трейлеры на дорогах — всё залито зелёным заревом.

Так красиво.

Нейт проснулся с гортанным вскриком. Снилась опять какая-то чушь, козоверьево дерьмо — иначе не скажешь. Он сел в своём гамаке из брезента. Одеяло сползло почти до пола, наверное, давно скулил. Чудом не перебудил домашних.

Пахло горьким нефтяным «жиром», в носу свербело и хотелось чихнуть. Нейт оглянулся на спящих в соседних гамаках Курицу Кэти и Милли и нырнул под одеяло. Чихать расхотелось, но вскоре он выбрался, привычно собирая в хвост растрепавшиеся волосы, рыжие даже в полумраке почти погасшей лампы. Над головой привычно скрипели от ветра железные балки и болты, вон тот, десятый справа, того и гляди отвалится, но это не сегодня и не через месяц, ещё есть время поправить.

Нейт завозился. Желание выпрыгнуть из гамака и отлить боролось с мутными неприятными ошмётками кошмара: призрачные тени, сполохи неприятного жёлто-зелёного цвета, цвета аладовой травы. Невысокая сухопарая женщина обнимала его, прижималась маленькой грудью с торчащими сосками, и этот сон заставил бы семнадцатилетнего Нейта испачкать исподние штаны, но женщина была жестокой, с ножами вместо рук, с отравой на губах. Она поцеловала Нейта, не обращая внимания на крики, и он умер.

«Тьфу».

«Приснится же экая херня».

Он спрыгнул на пол: нужно сходить до ветру, умыться вчерашней, уже немного прелой водой, пока генератор не накачает свежую из грунта, а потом приниматься за повседневную работу: залить сырую нефть, «земляное масло», в колючую махину генератора, проверить, не сожрала ли кур поед-трава, подоить козоверку Хворостину и задать ей корму — ряски с охрянкой. Неплохо бы подкрутить и сам генератор, рычаг совсем разболтался. Курица — в смысле Кэти — его даже похвалит за такое старание. Кэти — не настоящая мать Нейта, но его родители погибли давно, обоих сожрали алады, поэтому подруга матери взяла на себя заботу о сироте. Родная дочь Курицы Кэти, Тощая Милли, приготовит завтрак. Приятно завалиться после всей работы обратно в дом — как раз к омлету с козоверьим беконом и выменянному у рейдеров цикорию с мёдом. Как раз вчера улей мурапчел «ограбили», эти ядовитые твари даже никого всерьёз не покусали.

Этот идеальный план прервался, когда Нейт окатил себя ведром воды. Стоя посреди двора, голый и дрожащий от утренней прохлады, он вдруг вспомнил: накануне Мордоворот Такер рассказывал, что приказавший было долго жить городской телепорт снова зашевелился, выплёвывает разные полезные штуки. Мордоворот поделился и с Милли, но та обозвала Такера придурком, вскинула цветастую, в жёлтых и синих пятнах, юбку, и ушла. Её тёмные кудрявые волосы вились возмущённым шлейфом.

Вообще-то Нейту уже не стоило соревноваться с Такером или пытаться обскакать того на хромом козовере. Пройдёт пара месяцев — и Змейкин Лог, в котором из всех змей водилась только поед-трава, пускай и впрямь на змей похожа, забудет про сироту Нейтана Уиллса. Зато у Синих Варанов, банды, что охраняла это селение и ещё несколько, появится новый авгур. Доказывать, что ты круче какого-то там дурацкого Такера, вся жизнь которого так и пройдёт в обществе козоверов, мурапчел и старых генераторов, просто тупо.

И всё-таки мысль о телепорте — снова ожившем телепорте — не давала покоя. Пускай и треплются — мол, вещи оттуда «скверные», но только потому что якобы все города заражены аладовой травой, не такой, как на камнях растёт, а невидимой, тонкой, как паутина. Телепорт часто выплёвывал полезные вещи. Генератор Курицы Кэти был собран из запчастей, большая часть которых вывалилась оттуда.

«Курица мне уши надерёт», — подумал Нейт, но переубедить себя было трудно. Он решительно поставил жестяное ведро на землю и сдёрнул с покосившегося колышка забора жёсткую камышовую рубаху.

Кэти и Милли ещё спят, отметил он, когда выходил на улицу. Обычно те просыпались раньше, а Милли ещё и расталкивала его, грозила облить водой прямо в гамаке. Пару раз так и сделала под ворчание Курицы, что Нейт лентяй и олух, и пора бы ему уже вырасти.

Нейт поёжился, вспомнив, почему проснулся первым. Ночной кошмар быстро выцветал с предрассветными лучами: первые проблески солнца ложились от горизонта до жестяных домиков маленькой деревни. Большой петух запрыгнул на забор рядом с Нейтом и пронзительно заорал.

— Цыц, суп сварю, — Нейт спихнул петуха на землю. Тот попытался отомстить, клюнул, но толстую резину высокого сапога не пробил.

Телепорт. Такер и телепорт. Милли оценит. Он принесёт ей какую-нибудь по-настоящему крутую штуку; вот прямо чувствовал: там нынче вывалилось нечто особенное. Почему бы ему и не чуять? Будущий авгур он или нет, в конце концов?

Синие Вараны ещё не скоро, а рассвет — вот он, и до телепорта всего полчаса быстрым шагов — во-он в ту сторону, где заросшие ряской холмы рыжеют прогалинами аладовой травы. Нейт успеет туда-обратно. А потом подоит Хворостину и всё остальное.

Показать Милли за завтраком находку из города — разве не стоит ради этого рискнуть ушами? Нудная брань Кэти Курицы его всё равно не проймёт.

«Я быстро», — Нейт перемахнул через забор и в несколько сотен больших шагов оставил Змейкин Лог позади.

Издалека телепорт разглядеть было непросто: платформа лежала в небольшом провале, как раз где холм спускался к мелкой речке, которую все называли просто Речкой. Выдавала место только буйно разросшаяся трава, но она же и прятала круг из металла, который никогда не ржавел и напоминал бледно-серебристую в голубизну лужу. Никто в деревне не помнил, когда местные обнаружили этот кусок «заразного» города так близко от жилья. Нейт спрашивал Курицу Кэти, старейшину Гартона, старуху Мамашу Кейбл — ей прошлой весной исполнилось девяносто лет, она всё помнила, — откуда телепорт взялся, когда это сюда приходили городские и зачем поставили одну из своих «невозможных дорог» посредине Пологих Земель. Ему не отвечали. Про городских вообще не любили говорить. Заразные, больные. Мамаша Кейбл, когда выяснилось, что Нейта алады не видят и он годится в авгуры, и на него самого стала плеваться.