— А ее никак не разделишь. Пусть она достанется тому, кто отрубит с одного маху голову у покойника, что здесь лежит.

Только дело это было нелегкое: один боялся покойников, другой суеверный оказался, а третьему не по душе была такая резня. Словом, никто не хотел, и только один, последний, решился на это. Вот берет он саблю, идет к гробу Мацека и уже примеряется, чтоб отрубить голову.

Тут вдруг покойник срывается, садится в гробу и кричит во все горло:

— Эй, проклятые грешники, все сюда, на помощь!

А Яцек, который хоронился в алтаре, как начнет тут греметь и стучать, как начнет бить кулаками в гнилые доски! Разбойники услышали все это, перепугались до смерти, побросали всю добычу — деньги, серебро и ворованные вещи — и что было духу пустились наутек.

Только разбойники убежали, вышел Яцек из укрытия и здоровается с Мацеком, а Мацек ему и говорит:

— Вот видишь, кум, хватит тут нам с тобой обоим, если поделиться всем этим добром, что здесь лежит.

И поделились как могли поровну драгоценностями, а Яцеку в долю досталась и сабля. Под конец Яцек говорит (он про тот грош не забыл):

— Ну, хорошо, кум, однако мне еще грош с вас причитается.

А в это время один из разбойников, который был немного похрабрее других и полюбопытнее, воротился потихоньку, подобрался к часовенке и решил посмотреть, что там в ней делается. Просунул голову в шапке между досок и глядит, как те двое делятся уже остатками сокровищ; решил он, что это последние два грешника, а остальные духи уже убрались. Мацек посмотрел в сторону и увидел разбойника в шапке. И как Яцек потребовал, чтобы он тотчас грош ему возвратил, Мацек прыг в сторону, хвать шапку с головы разбойника и бросил ее в Яцека:

— На! Вот тебе шапка, что я еще добыл, возьми ее за тот грош.

А разбойник перепугался, убежал снова в лес к своим и говорит:

— Эй, знаете, сколько там этих грешников-покойников — аж страх! У меня еще и шапку сорвали, а я сам едва унес голову.

Как-то во время охоты споткнулся конь под паном помещиком. Вельможный пан вывалился из седла; и хоть честь его пострадала, сам он остался цел и невредим. По этому случаю соорудил он на месте происшествия церковку, посадил в ней плебана. Прирезал ему пару загонов плохонькой земли: кое-как принимались на ней лишь картошка да жито. Вот и жил святой отец только что на людские подаяния. А подносили прихожане своему пастырю немного — помещик сам все вытягивал из них. Нужда часто заглядывала к пастырю. Не диво, что плебан сам звонил в колокола, а управляться с органом уговорил Совизджала. Ни один настоящий органист не позарился бы на его хлеба.

Близился праздник отпущения грехов. Все окрестные ксендзы должны были приехать к плебану. По обычаю, надо было принять гостей как полагается. И сам плебан не прочь был съесть кусок мяса. Но вот беда — откуда его взять? На лесных прогалинах паслась у него одна корова-кормилица, да три курицы бродили по двору.

Закручинился приходский пастырь, ничего не мог придумать. Каждому, кто ни заглянет к нему, жаловался на свою бедность и уж напоследок излил свою печаль органисту:

— Отпущение, годовой праздник. Принять по-убогому — посмешище, совсем не принять — срамота. И бог косо смотреть будет, и люди будут кости перемывать.

Совизджал выслушал, нюхнул табаку и говорит:

— Хм, от заботы не разбогатеешь. У коня голова большая — пусть он и печалится. Мой совет такой: в имении хватает скотины. Пойду ночью, выведу из хлева нетель. Будет отпущение как полагается.

— А если поймают? — заколебался плебан.

— Хо-хо! — ответил Совизджал.

И столько было в том «хо-хо» веры в себя и убежденности в успехе предприятия, что святой пастырь лишь рукой махнул.

— Иди, — сказал он. — Как бог даст! А я буду молиться…

Ночь была темная, хоть глаз выколи. Подкрался Совизджал к помещичьим дворам, отвел в лес нетель, зарезал и быстро освежевал, а требуху оставил лисам. Перетащил мясо в приходский дом, не забыв при этом и себя грешного. Легли спать органист и плебан в превеликой радости, что затея удалась.

Утром грохнула по деревне весть о краже нетели с господского двора. Долетела она и до приходского дома. А было как раз воскресенье, и помещик велел плебану огласить с амвона о мерзком преступлении. И тут же пообещал награду тому, кто откроет наглого вора.

Ксендз кончил проповедь, прочитал по бумажке, кто женится, а кто помер. Под конец упомянул о краже:

— Если кто-нибудь из вас знает вора, пусть скажет! — И посмотрел сурово в лица верующих, возносивших к нему преданные взоры.

И только он сказал это, Совизджал в ту же минуту с хоров:

— Я, святой отец, знаю!

Весь честной люд повернул головы к хорам, удивляясь, откуда это органист знает о краже. Плебан перетрусил на амвоне. «Так мне и следует! — подумал он. — Еще куска мяса не проглотил, а оно уже встало мне поперек горла. Не иначе, как этот проныра позарился на господскую награду».

Помещик, сидевший на почетном месте за оградой, не очень верил, что вор найдется. Теперь ему полегчало, как услышал слова органиста. Сразу после службы вызвал пан Совизджала в ризницу.

— Так ты, говоришь, знаешь, кто украл петель? — спросил он милостиво.

— Знаю! — Совизджал стрельнул шельмовским глазом на плебана.

— Кто же это?

Органист крякнул и выпрямился.

— Это было, ясновельможный пан мой, так. Подходит отпущение. Вот-вот съедутся на деревню гости в сутанах. Святой отец наш и жалуется мне: «Совизджал, братец, кусочка мяса на обед нету». Тогда я говорю: «Пойду на усадьбу, святой отец, украду телочку. Пану помещику это ничего — он богатый, а ты, благодетель наш, с честью справишь обязанности хозяина». «Иди! — сказал на это святой отец. — Скуп помещик, пусть хоть таким способом участвует в устройстве праздника».

«Проклятый изменник! — задрожал в душе священник, слушая признания органиста. — Miserere mei, Domine!»[11]

А Совизджал как ни в чем не бывало продолжал:

— И вот пошел я ночью за теленком. Повезло — никто не видел… Разделили мы мясо со святым отцом ксендзом по справедливости. Вот только как дошло дело делить требуху, никак не могли прийти к согласию. Я и говорю пану плебану: «Давай ухватимся за кишку зубами каждый со своего конца и потянем! Сколько кому оторвется — то его». Схватили мы зубами кишку и тянем каждый в свою сторону. У ксендза зубы крепче: как потянул — кишка оборвалась и так хлестнула мне по роже, что я проснулся.

— Так тебе все только приснилось про кражу? — вскричал помещик.

— Приснилось. А как же иначе? — отвечает Совизджал.

— Дурень! Ты что, потешаться надо мной вздумал? — завопил помещик, поднял кулак и, если бы не святое место, ударил бы зубоскала.

Как ошпаренный вылетел вельможный пан из ризницы. Не показался он и на праздничной трапезе. А плебан с гостями откушали спокойно. И Совизджал им помогал, как мог.

Работал один мужик на пана и обнищал так, что уже и есть было нечего. Вот пошел он из деревни в лес, снял свой полушубок, повесил его на сосну и стал подбираться к нему так осторожно, как вор, который хочет что-то украсть. В это время пан ехал мимо. Увидел его и спрашивает:

— Мацей, ты что там делаешь?

Мацей отвечает:

— Да обеднял я совсем, есть нечего. Вот и приходится на старости лет учиться воровать.