Время уже не шло, а бежало, как песок сквозь пальцы. Подьячий узнал, кто сделал свечу, но что толку: даже намёка на какой-то новый след теперь не было и в помине. Единственное, что он смог выведать: мог ту свечу из корзины взять человек из Преображенского, когда за гвоздями приезжал. Там можно поискать, ежели о других гостях ничего выведать не получилось. На безрыбье и рак рыба.

После полудня все помолились и уселись за стол. Игумен кивнул головой, стали есть. Трапеза всё та же: ржаные сухари и кисель. Никто никуда не торопился, пищу вкушали степенно, до самой крошки последней. Если что-то просыпалось на стол, то всё это осторожно смахивали на ладонь – и в рот. Ели степенно и без разговоров. Осип попробовал завязать беседу, но на него все сразу так строго глянули, что аж в жар парня бросило. Оно и понятно: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Подьячий примолк, ссутулился и стал грызть жесткие сухари, запивая их холодным и безвкусным киселём. Больше в обители этой ничего его не интересовало. И когда он одолел третий сухарь, с улицы послышался шум.

Эй! – кто-то громко кричал за воротами. – Открывай, кому говорю! Чего закрылись! Открывай!

Монахи переглянулись, как по команде, встали из-за стола, взяли на крыльце топоры и пошли к воротам. Один инок стал отодвигать тяжелый засов, а четыре его товарища, отступив шага на три назад, подняли к плечам топоры. Не жаловали здесь, видно, особо крикливых гостей. У крикливых часто недоброе на душе. Но оружие инокам на этот раз не пригодилось. Створки ворот раскрылись, и Осип увидел Афоню. Афоня скалил в улыбке щербатый рот, приветливо махал рукой и кричал:

– Выходи, Осип! Я с дядькой договорился! На два дня он нам лошадей дал! Теперь и на ночь к нему можно не приезжать. Гуляй – не хочу! Чего ты как жена Лота столбом соляным стоишь? Поехалилошадь твою искать! Здесь-то нет ни одной!

Осип так обрадовался появлению своего товарища, что чуть было не позабыл поблагодарить братию за приём, но вовремя опомнился и низко поклонился монахам. Те степенно поклонились в ответ, и каждый из них двумя перстами перекрестил уходящего гостя. И опять ни одного слова не промолвили иноки. Ворота захлонулись и сразу же зазвенел молот кузнечный, натужно завизжала пила , топоры застучали.

– Я всё утро дядьку уговаривал, – не переставая, щебетал Афоня, пока они ехали по лесной дороге. – Беда, говорю, у человека: лошадь украли. Помогать надо. А дядька ни в какую: не дам – всё тут. Раз одну украли, говорит, так и вторую украдут. Бестолочь, дескать, твой дружок. А я не сдаюсь и опять за своё. Ты, говорю, Осипа не знаешь. Случайно у него украли, а мы с ним непременно конокрада отыщем. Отыщем и накажем, чтоб неповадно было на чужое зариться. В общем, уговорил… Надо было для тебя ещё одежду новую захватить, а то у тебя кафтан никуда не годится: грязный да с дырами жжеными… В Москву приедем, так сразу же в торговый ряд пойдём… У меня три деньги есть… И торговцев знакомых не счесть…

Осип слушал болтовню Афони, и радовался, уж больно стосковался он в лесной обители по весёлой людской речи.

Выехав из леса, остановились, спросили возчика, проезжающей по дороге телеги, как сподручней добраться до села Преображенского и, получив дельный да подробный ответ, поскакали.

Домчали быстро, но перед околицей села остановились.

– Вот что, – подьячий, немного подумав, сказал своему товарищу, – поезжай-ка сейчас в село да узнай: работают ли в селе плотники. Если работают, то посмотри: какой у них инструмент, есть ли гвозди. А как узнаешь, так возвращайся сюда… И если получится, то гвоздик у них прихвати… Если получится, конечно, но на рожон не лезь.

– А зачем тебе плотники? – удивлённо глянул на Осипа Афоня. – Ты же конокрада ищешь. Неужто конокрад с плотниками якшается? Я конокрадов видел, они всегда сами по себе. Или ты уже передумал конокрада искать?

– Езжай! – вместо ответа нахмурил бровь подьячий. – Много будешь знать, так уши скоро лопнут. Понял?

– Понял, что нет у тебя ко мне доверия, – шумно вздохнул Афоня и побрёл к крайней сельской избе, бормоча себе под нос еще какие-то обидные слова. Лошадь он вёл в поводу.

Проводив товарища, Осип привязал к берёзе лошадь и решил посмотреть: что это за тын стоит за кустами ольхи. Подьячий пролез через кусты и оказался на углу загородки. Немного подумав, он решил пройти вдоль тына и посмотреть, а чего там – за следующим углом. Делать-то было всё равно нечего, а Осип без дела сидеть не любил. Загородка оказалась длинной, и идти вдоль неё оказалось – не мутовку облизать. Около тына сплошь кусты: черёмуха, бузина, ольха, малина… И всё кусты частые, пробраться через которые – мука одна. Другой бы уступил, но Осип не таков. Дошёл он до нужного угла и даже выглянул из-за него. А там, за углом с десятка два мужиков торопливо заходят приоткрытые ворота. Подьячему стало интересно: куда это они все побежали? Он решил подойти поближе…

– Эй, – крикнул здоровяк в потёртом кафтане, глядя на Осипа. – Чего не заходишь?! Давай скорее! Нечего тут телиться. Одного тебя ждать не буду! Разом закрою ворота!

Осип оглянулся – никого.

– Чего рот раззявил?! – топнул ногой здоровяк. – Сейчас закрою ворота и останешься ни с чем! Заходи! Стоит тут, как нищий на паперти! Заходи!

Подьячий ещё раз оглянулся, понял, что бранят именно его, и решил зайти в ворота. Интересно ему стало: куда это людей так настойчиво зазывают.

Не успел Осип войти за тын, как ему сразу же сунули в руки тяжёлый заступ и поставили в ряд землекопов.

– Копай! – велел тот самый здоровяк, который зазвал подьячего в ворота. – И не ленись… Смотреть буду за вами. Плохо будешь копать, при расчёте учту… У меня не забалуешь! Как потопаешь, так и полопаешь! Ух, я вас!

Сперва Осип хотел воспротивиться крикуну, мол, не на того напал, но тут он заметил плотника, сбивавшего гвоздями широкий помост. Очень уж те гвозди были похожи на те, какие он помогал кузнецу в лесной обители делать. Вот из-за тех гвоздей и решил подьячий немного покопать землю.

– Сейчас покопаю малость, – думал он, ворочая заступом сырую землю, – а потом подойду и посмотрю, а что это за гвозди такие. Да, в случае чего, порасспрошу плотника: откуда он эти гвозди берёт.

Но малость покопать не получилось. За землекопами зорко следил надсмотрщик: и стоило кому-то остановиться, так этот с громким криком тут как тут.

– Чего встал, стервец! – орёт, – а ну копай! Ух, смотри у меня!

А голос у цербера этого особенный, резкий да жёсткий, против такого гласа ни один человек не устоит и не воспротивится. Как говорится, от этакого крика и мертвый из могилы встанет. Так и трудились все, не разгибаясь, пока надсмотрщик перерыва не объявил.

Немного отдышавшись, подошёл Осип к плотникам. Взял в руки гвоздь и вздохнул облегчённо – на шляпке виднелось монастырское клеймо. То, что нужно!

– Чего тут шаришься? – вырвал из рук подьячего гвоздь рыжебородый плотник. – А ну, к своим быстро иди! А около меня нечего шариться…

– Уйду, уйду, – торопливо закивал Осип. – Гвозди у тебя, больно, хороши. Где берёшь такие? Мне вот тоже гвозди нужны. Избу я надумал ставить…

– Хозяин гвозди приносит, вон у него и спроси, если он с тобой разговаривать станет, а моё дело маленькое, – буркнул плотник, показывая пальцем на человека, зашедшего за угол сарая. – Вон он пошёл.

Разглядеть того человека подьячий не успел, и хотел побежать к сараю, но тут его надсмотрщик за шиворот схватил.

– Ты чего тут мечешься? – хрипел здоровяк над самым ухом Осипа. – Нанялся копать, так копай, а другим работать своими разговорами не смей мешать! Копай! А ну встали все! Копать! Так вашу не так! Копать!

Пришлось подьячему опять взяться за тяжёлый заступ. Теперь он копал, размышляя, а что ему надо сделать во время следующего перерыва. Первым делом он решил узнать: а что за углом того сарая, за который ушёл хозяин, добывающий гвозди для плотников.