Служке хотелось поговорить, и он стал рассказывать о каких-то случаях со свечами неправильными, но Осипу было сейчас не до историй. Он вышел из храма и остановился, глядя на суету возле моста. Пушку там приподняли, стрельца покалеченного вытащили, положили на носилки и куда-то понесли. Три стрельца пробовали приладить к пушке новое колесо, но колесо никак не садилось на ось, так что проезда по мосту до сих пор не было. А народу возле въезда на мост собралась тьма тьмущая. Все волнуются, бубнят под нос себе разные нехорошие слова и очереди ждут. Но пробиваться на другой берег подьячему надо непременно. Иначе нельзя. Около села Преображенского ему надо искать, кто такую свечу мог сделать. Только там и можно нужный след отыскать. А пока следа не найдёшь, под очи начальства лучше не попадаться. Делать нечего, надо тоже в очередь становится. Подьячий принялся отвязывать коня, чтобы пойти поближе к мосту, и тут кто-то тронул его за плечо. Осип резко обернулся и увидел высокого русоволосого, широкоскулого парня с крупным носом и выпуклыми как у рака глазами. Под правым глазом незнакомца красовался свежий синяк.

– Слышал я тут, как ты в храме свечкой интересовался, – добродушно улыбнулся парень. – Покажи. Я многих свечников знаю, и отец мой свечи уж, почесть, двадцать годов делает. Покажи-ка, чего там у тебя за свеча. Может, помогу чем…

Подьячий сначала глянул на парня с недоверием, потом решил: мир не без добрых людей, любая помощь всегда во благо и достал из сумки огарок.

– Конечно, знаю! – радостно закричал добровольный помощник. – Гришка Задрыга такие горячей водой делает! Вон зелёные полосы! Это котёл у него медный. Его работа! Вот стервец! Нет бы как другие, на солнышке да не торопясь, воск топить, а этот всё куда-то спешит. Торопыга, одним словом! Я ему говорю, мол, чего воск такой грязный, а он отвечает: грязный, но дешевый и пахнет от него не как от сального светильника. У меня люди знающие такие свечи с превеликим удовольствием берут. Хитрый Гришка, словно лиса, побывавшая в капкане…

– Слышь-ка, – Осип выхватил из рук парня огарок, – быстро веди меня к своему Задрыге!

– Так далеко ехать-то, – нахмурился доброхот, – не успеем до темна…

– Как тебя зовут? – подъячий крепко схватил парня за рукав.

– Степаном.

– Вот, что, Степан, показывай куда ехать! – голосом, нетерпящим никаких возражений, приказал Осип. – Поехали скорее! Надо мне очень! Понимаешь? Очень!

Москву реку они переехали по другому мосту. Доехали до него не скоро, но там стрельцов не было, а потому переправились путники быстро, и по узким улицам заречного города ехали без приключений. Проехав городские окраины, помчали галопом. Степан скакал впереди, а Осип следом, стараясь не отстать от проводника. Конь у Степана справный, а потому подьячему приходилось торопить своего Серко частыми ударами пяток по тощим бокам. Только, как ни старался Осип приободрить притомившуюся лошадь, версты через две Степан умчал по дороге вперёд так далеко, что в душу подьячего поползли подозрения о нечестности проводника: уж не обманул ли?

Солнце наполовину скатилось за кромку дальнего леса. А Степана и след простыл. Осип, мысленно проклиная свою доверчивость, уже стал думать о том: не повернуть ли назад, пока совсем не стемнело, но тут проводник его и объявился.

– Ну, ты чего?! – кричал Степан с дорожной обочины. – Говорил скорее надо, я не оглядываюсь, а ты отстаёшь! Ты уж это… Того… Раз сказал – быстрее, так давай быстрее. Мне тоже не охота в лесу ночевать!

Осип на упрёки лишь рукой махнул, дескать, не береди больную рану. То ли понял подьячего проводник, то ли нет, но кричать он перестал и кивком головы велел сворачивать на неширокую лесную тропу. Сначала по тропе ехали верхом на лошадях, но скоро пришлось спешиться. Лошадей повели в поводу. Быстро темнело. Словно серые крысы, невесть откуда набежали облака и закрыли луну. И скоро такая темень кромешная случилась в лесной чащобе, что Осип проводника своего уже и не видел. Только еле заметные очертания крепкого крупа лошади Степана просматривались впереди. Вот за этим крупом Осип и шагал по узенькой тропке. Вдруг, лошадь проводника остановилась. Подьячий чуть было не ткнулся с наскока в лошадиный зад.

– Степан! – в полголоса крикнул Осип. – Чего встал?

Никто подьячему не ответил. Он крикнул ещё раз и опять – тишина. И лошадь стоит, будто кто-то ей идти не даёт. Толкнуть бы её, но всякий знает – бойся кобылу сзади: такт может она копытом садануть, что и душа вон вылетит. Осип сделал шаг назад, нащупал рукой какое-то деревцо, привязал к нему повод своей лошади и хотел обойти стороной загородившую тропу лошадь. Сделал один шаг, второй, но тут кто-то сильно ударил его в спину. Подьячий запнулся об корень ногой, споткнулся, замахал руками, стал проваться куда-то и упал в грязь!

Осип хотел сразу же встать на ноги, но не тут-то было. Грязь сразу же сердито зачавкала и потащила своего невольника вниз. Поддьячий рванулся вперёд, надеясь вырваться поскорее из вязкого плена, однако, чем сильнее он старался, тем больше проваливался в холодную жижу. И вот тут Осип понял, что неведомый злодей столкнул его в болотную трясину. А трясина – это такая тварина злая, что не приведи Господи, всё живое она уничтожить норовит. И нечисти в трясине водится столько, что считай – не считай, а перечесть никак невозможно. Подьячий стал оглядываться по сторонам, но что толку: тьма вокруг, хоть глаз выколи. Где-то истошно закричала испуганная птица, потом заржала лошадь. Осип резко повернул голову и тут же, будто кто-то накинул ему на ноги аркан да потащил вниз.

– Неужто Кикмора схватила меня? – испугался подъячий, но быстро совладал с собой, замер и решил притвориться мёртвым. Хватка трясины чуть-чуть ослабла.

«Персвятая Богородица, – мысленно просил помощи Осип, – спаси и помилуй меня. Спаси и помилуй, помилуй…»

Болотная жижа подобралась к самому подбородку. Ещё чуть-чуть – и всё… А кругом тихо и темно, будто в могиле. Умирать Осипу никак не хотелось, а уж в блотной трясине утонуть, так это совсем последнее дело. Если здесь сгинуть, так никто не узнает где могила раба божьего Осипа Носова. А не узнает никто, значит и не помолиться будет некому за душу грешную. Только нечисть будет над душой до скончания века куражиться. Последнгее дело в трясине утонуть. Да только куда от судьбы своей денешься? Как написано на роду, тактому и быть. Хочешь – не хочешь, а доля твоя на небесах с самого рождения предначертана. Чему быть – того не миновать. Подьячиий решил перекреститься напоследок и стал осторожно подтягивать правую руку к лицу. И вот тут его рука наткнулась в жиже на что-то твёрдое. Осип поначалу и не понял, что это за штука такая под руку попалась, но, как известно, утопающий за любую соломинку хватается. Вот и ухватился подьячий за посланную Богом «соломинку». Ухватился да потянул легонько, не оборвалась ниточка надежды последней. Потянул Осип покрепче. Опять всё складно получилось.

Больше всего подьячий боялся, что не выдержит «соломинка», оборвётся. И тогда – всё… Он стал молиться и тянуть за спасительницу свою всё сильнее и сильнее. И опять не оборвалась ниточка между светом белым и преисподней. Теперь утопающий ухватился за «соломинку», коей была ему сейчас скользкая ветка и второй рукой. Трясина никак не желала отпускать свою добычу, но Осип очень хотел жить, а потому сражался изо всех сил. Он цеплялся за ветку упавшего в болото дерева и полз. Еле-еле полз – вершок за вершком. Ползти было так тяжело, что дышать скоро стало нечем да круги пёстрые в глазах завертелись. Опять подумал Осип о скорой смерти, и уж сдался почти, на самую малость рук не опустил, но тут уцепился на толстый ствол дерева. Уцепился и сразу понял, что не пришёл ещё срок его путешествия в царство небесное, как говорится: тянули черти Ненилу в темную могилу, да не вытянули, Господь увидал да чертей разогнал.

По поваленному дереву выбрался подьячиий из жижи на твердь и долго лежал не в силах пошевелиться. И сколько бы он так пролежал – никому неведомо, только холод его здорово одолел. Пока Осип в трясине жизнь свою спасал, о холоде и не подумал ни разу, а как смерть со своей острой косой оставила молодца в покое, так его быстро дрожь и пробрала аж до зубовного стука. Чтоб как-то согреться, сначала пополз Осип во тьме кромешной, потом на четвереньки встал, а уж, немного погодя, и в полный рост поднялся. И тут, будто в награду подьячему за мучения его, выглянула из-за облаков луна. Только помощи от небесного светила в дремучем лесу, как с козла молока. Мелькнёт оно иногда между верхушками черных деревьев и опять темень. Осип то и дело спотыкался о корни, иногда падал на мокрые листья, но сразу же вставал и брёл дальше. Потом падал и опять вставал…