Ребята переоделись и разложили на столе у кого что было: солёный сыр, ржаной хлеб, огурцы, помидоры и лук.
Фарид разломил кругляш сыра пополам, протянул половину Вите:
– Сам делал.
– Научишь?
– Угу. А где эти-то, двое, соседи? Не идут что-то.
– Ты про Пашку с Илюхой, что ли? Ну так они, верно, в столовке ужинают. Или пьют, как обычно. У них получка, знаешь, какая? Другого порядка.
– Ну, порядка-то не другого, но раза в два больше, это точно, – заметил Фарид.
– И как они могут бухать каждый день?
– А что? Многие так живут.
– Скучно ведь так, башка же не работает. У тебя батя почему не пьёт? Мусульманин?
– Нет, не мусульманин он, партийный.
– Значит, в партию верит?
– В партию он, конечно, верит. Но не в этом дело. Говорит, в человеческий интеллект он верит, в ум. Говорит, представь: один человек может многое, а если объединить многих людей, умных, образованных, то можно достичь большего в сотни, в миллионы раз – в космос полететь, коммунизм построить. Ведь полетели же в космос, это же не просто так случилось, а именно от того, что сложили все усилия на одну цель. А твой батя?
– Мой? Ну, он, не знаю… Простой он у меня, четыре класса сельской школы – какой тут особый интеллект? Но тоже не пьёт. Редко очень, может, рюмку наливки пригубит. В хозяйство он верит, в коров, гусей. В землю. В руки свои, что ли.
– Ты думаешь, когда мы вырастем, такими же, как родители, будем? Или как соседи наши по комнате?
– Не знаю. Почему кто-то пьёт, а кто-то нет?
– Не, я точно знаю, что не буду, – заявил Фарид. – Я для себя уже решил. Я в институт пойду после школы. Так что у меня армии не будет. В партию вступлю. Хочу, знаешь, чтобы по-крупному – строить новое государство, коммунистическое, чистое. Чтоб знаешь, прям за душу брало глядеть на наши просторы, стройки, поля: целину, гидроэлектростанции, ну и всё остальное – такую же махину поднимаем! Ведь за нас же сражались отцы наши, матери, и мы теперь должны тем же ответить, не упасть в грязь лицом – построить такую страну, чтобы ух! На века! Повезло же нам, в счастливое время живём! – Фарид взглянул на Витю и осёкся.
Тот поник, тень набежала на лицо, проложив раннюю бороздку на лбу.
– Слушай, извини, не хотел я, – Фарид растерялся. – Ну и дурак я, забыл совсем…
– Да ладно, чего уж там, – вздохнул Витя, но настроение и вправду упало, о будущем думать не хотелось.
Да и не было у него этого будущего. Это Фарид мог стать кем он хочет. А ему куда? Раз уж из пионеров выгнали – никакая партия не светит. А значит, и коммунизм ему не строить, страну не поднимать. Даже таким, как Захар, он не сможет стать никогда. А образование… Смешно даже заикаться об этом. С его семью классами и справкой. И отец его не воевал, а разговаривал с детьми и того реже – разве что приговорку свою повторял от порки к порке: «Битие определяет сознание» – единственный наказ Маркса, в который отец его свято верил. Нет, пиши пропало. Прав оказался Фарид, да только в другом. Останется Витя, как отец, – малограмотным да без медалей, детей пороть будет да жену ни во что не ставить.
Ребята поужинали и бережно завернули оставшийся хлеб в холстину.
– Слушай, заводи шарманку, а то совсем тоскливо что-то, – попросил Витя.
Фарид достал губную гармошку.
– В кино? – подмигнул он другу и лихо наиграл весёлый мотивчик.
– Если вагончик приехал. Может, и нет его.
– Ну, если нет, – тогда и решим, – ответил Фарид и стал наяривать со свежей силой что-то новое, задорное.
На сытый желудок, да ещё и с музыкой, настроение поднялось, и мальчишки вышли на улицу.
Жара спала, лёгкий ветерок приятно поддувал, неся с собой из посёлка звуки баяна, лай собак и стук колёс поездов, разбавленные редкими низкими паровозными гудками. Огромное солнце садилось за гору с белеющей на ней надписью «Миру – Мир», будто расплавляясь в ней; густое, насыщенное марево обволакивало сопку, превращая её в тяжёлую, вязкую, словно живую, бесформенную массу. Земля, неостывшая, дохнула теплом, нагревая подошвы ботинок.
Друзья направились к станции, где по вечерам собиралась вся молодёжь. Фарид чуть слышно прошёлся по ладам. Из-за забора тут же залаяла собака.
– Айда вдоль бараков, там собак нету! – предложил Витя.
Друг молча кивнул и тут же закатился залихватским, весёлым переливом. Собака в ответ захлебнулась в лае, кидаясь на забор, надрываясь до хрипоты и бряцая железной цепью. Мальчишки свернули с главной дороги; оставив избы позади, пошли между новых деревянных казарм, отстроенных для путейцев37 и прочего командированного народа. Заборов здесь не имелось, окна казарм редко светились тёплым жёлтым светом. Лай стал удаляться, Витя переждал вступление и подхватил:
– Шаланды38, полные39 кефали40
Фарид не останавливался, заливаясь словно двухрядная гармонь, а Витя выдавал чечётку на потрескавшейся дороге, хлопая себя руками по бокам и ногам. Грусть как рукой сняло, будто и не было её вовсе. Разгорячённые, поднялись они к железной дороге и пошли вдоль насыпи и открытых вагонов, гружённых щебнем.
Около новенького вагона-кинотеатра, стоявшего в тупике, толпился народ: такие же ребята, как Витя и Фарид, школьники на каникулах, и молодые рабочие – автослесари, шофёры, разнорабочие с нефтебазы, «Заготзерна»41, «Сельхозтехники», кто – из этого же посёлка, а кто – приезжий, «городской», как их все звали, из Талды-Кургана. Были люди и постарше – мастера, в основном коренные жители; они стояли рядом со входом в вагончик, не смешиваясь с молодёжью. Девчонки же все были местные – городские сюда не ездили. Витя сразу обратил внимание на высокую, стройную казашку, не под стать другим. Её длинные чёрные волосы, заплетенные в две тугие косы, доходили до узких, как у мальчишек, бёдер, а белое ситцевое платье оттеняло смуглую кожу.
«Сегодня. В этот вечер я просто так домой не пойду», – решил Витя.
Ребята смешались с толпой, подошли к зарешеченному окошку кассы. На стенах вагона висели слегка обтрепанные плакаты: «Судьба человека», «Летят журавли» и новенький – «Девчата».
– Кинокомедия, – вслух прочитал Фарид.
– Эх, чепуха… Девчоночий, скучно, – Витя скорчил гримасу. – Нет чтоб про море. Ну или про войну хотя б.
– Да с чего ты решил, что девчоночий?
– Да с чего, с чего? Ты вон на плакат посмотри. И так всё понятно, про любовь, скукота.
– А сам что около девок ошиваешься? Не скукота?
– Ну, ошиваться около девок и фильм про них смотреть – разные вещи-то, – Витя ухмыльнулся.
– Тоже верно, пошли обратно в вагончик. Посидим там вдвоём, поокаем. – Фарид подмигнул, подтрунивая над другом.
– Ну ладно, ладно. Чуть что – так сразу в вагончик? Кино – так кино.
Они подошли к очереди.
– Кто последний? – спросил Витя.
– Я, – откликнулся, поворачиваясь к ним, седой мужчина. – А-а-а, ребята, и вы здесь! – обрадовался Прохор Васильевич, узнав их.
– Здравствуйте, Прохор Васильич, – ответили мальчишки хором.
– Здоро́во, здоро́во, – протянул он им руку. – Не устали за день-то?
– Да нет, всё нормально, – ответил Витя. – А вы как здесь?
– Говорят, афганец42 завтра придёт, так надо всё проконтролировать, вот и решил приехать на пару дней. – Ой, извините, братцы, моя очередь, – он вернулся к окошку. – Один билет, пожалуйста.
– Двадцать копеек.
Прохор Васильевич отсчитал мелочь и махнул ребятам рукой:
– Ну, всего хорошего, братцы. Увидимся завтра, на планёрке.
– До свидания, – в один голос попрощались ребята.
Они тоже купили билеты и отошли от кассы.
