Гена: А при чем тут луки и стрелы?
А.А.: Как же! Ведь Ленский пишет: "Паду ли я, стрелой пронзенный…"
Адуев (в ужасе): О боже! Что я слышу! Как можете вы так говорить! И о чем? О божественной поэзии! Как можно путать ее с низкою прозой! Да разве в том дело, стрелой или пулей было пронзено сердце Владимира Ленского? Дело совсем в ином! Сама душа его жаждет выразиться с помощью высоких романтических образов! Сама душа жаждет поделиться с ближними избытком чувств, переполняющих ее!.. Поэт ведь не газетный репортер! Может быть, вы еще скажете, что он должен был скрупулезно изъяснить, какой марки пистолет держал в руках его соперник? И от пули какого калибра ему суждено было пасть?
А.А.: А вы вспомните, Александр Федорович, ведь Пушкин именно так и поступил! Он не погнушался даже точно обозначить и марку пистолета: "Примчались. Он слуге велит Лепажа стволы роковые Нести за ним…"
Гена: Ну, Архип Архипыч, это мелочь! Разве в этом дело? Поэт ведь и правда не обязан все точно описывать. Важно, чтоб впечатление было…
А.А.: Ну что ж, какими средствами Ленский пытался произвести на нас впечатление, мы уже видели. А теперь посмотрим, какими средствами достигает этого Пушкин. Вспомним, как он описал ту же самую дуэль. (Читает, наслаждаясь чеканной точностью и силой пушкинских стихов.)
"Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули
И щелкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен еще. За ближний пень
Становится Гильо смущенный.
Плащи бросают два врага.
Зарецкий тридцать два шага
Отмерил с точностью отменной,
Друзей развел по крайний след,
И каждый взял свой пистолет".
Согласитесь, Александр Федорович, не каждый газетный репортер может похвалиться такой детальностью описания. Даже количество шагов точно указано… Однако, надеюсь, вы не станете уверять, что это все – в ущерб поэзии…
Адуев: Да, Пушкин был истинный волшебник! Даже такие пошлые, сугубо прозаические понятия, как "курок", "кремень", "шомпол", "порох",- он сумел сделать предметом поэзии… Но согласитесь, мой друг, такое под силу одному только Пушкину! Помнится, еще Белинский восхищался тем, что Пушкин сумел превратить в поэтический перл столь пошлую вещь, как самый вульгарный бобровый воротник… "Морозной пылью серебрится его бобровый воротник!" Божественно!.. Так ведь на то он и Пушкин!.. Как говорится, что позволено Юпитеру… Но для простого смертного – надеюсь, вы не станете с этим спорить – слово "стрела" звучит красиво, поэтично. А слово "пуля" – грубо, неизящно, прямо-таки оскорбительно для слуха… Пуля!.. Фи!..
А.А.: И ты, Геночка, тоже так думаешь? Тебе тоже слово "пуля" кажется оскорбительным для слуха и потому неуместным в стихах?
Гена: Нет, Архип Архипыч! Мне так не кажется. Но в главном я с Александром Федоровичем согласен. Конечно, Пушкин писал лучше Ленского! Кто же станет с этим спорить? Но ведь таких поэтов, как Пушкин, вообще больше не было!.. Я ничего не говорю… Ленский гораздо хуже Пушкина, хуже Лермонтова, может, даже хуже, чем Евтушенко… Но он тоже поэт. И даже неплохой…
Адуев (с жаром): Я счастлив, мой юный друг, что вы так славно поняли и выразили мою мысль. О, как радостно видеть единомышленника! Позвольте, я прочту вам стихи собственного сочинения! Мне кажется, вы с вашей пылкою юной душою, еще не попавшей в тенета презренной пользы, оцените их лучше, чем ваш весьма умный, но, увы, слишком прозаический старший товарищ!
Гена: (он явно польщен). Если вам так хочется… Я с удовольствием…
Адуев: Что бы мне выбрать для вашего слуха? Пожалуй, вот это… Оно для меня самое дорогое… (Читает с пафосом.)
"Кто отгадает, отчего
Проступит хладными слезами
Вдруг побледневшее чело
И что тогда творится с нами?.."
А.А.: Простите, Александр Федорович, я что-то не понимаю, как это чело может проступать слезами? У вас, что, слезы вверх текут, когда вы плачете?
Адуев (со стоном): О, как вы безжалостны! Вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые тайные изгибы моего сердца!
Гена: Да, Архип Архипыч! Это уж вы просто придираетесь! Может ведь поэт случайно оговориться…
А.А.: Ты прав, Геночка. От случайной оговорки никто не застрахован. Дело не в том. Простите меня, любезный Александр Федорович, главная беда ваших стихов в том, что они написаны "темно и вяло"…
Гена: Архип Архипыч, ну зачем вы его так обижаете?
А.А.: Что ты, Геночка? Александр Федорович мне чрезвычайно симпатичен. Но ведь и Ленский был симпатичен Пушкину, – об этом можно судить хотя бы по тем строчкам, которые Александр Федорович нам тут цитировал… Однако живейшая симпатия не помешала Пушкину вот этими самыми, как ты говоришь, обидными словами охарактеризовать стихи Ленского:
"Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)…"
Адуев: Для меня нет ничего священней имени Пушкина. И все же я буду спорить с вами! Вы слишком привержены к прозе жизни! А поэзия – это… это…
А.А. (не без иронии): Сон упоительный?
Адуев: Да! Если угодно – сон упоительный! Она обволакивает наши души мечтою о несбыточном, она зовет нас в туманные, заоблачные дали, она ласкает нас теплыми верованиями, вдохновенными фантазиями… Неужели вы не сознаете это?.. Поэзия должна ласкать!..
Последняя фраза привлекает внимание изломанной дамочки, одетой по последней моде нэповских времен. Это – мадам Мезальянсова из "Бани" Маяковского. Услышав реплику Адуева, она бурно включается в разговор.
Мадам Мёзальянсова (томно). Да, да, ласкать! Именно – ласкать!
А.А. (тихо): Ах вот кто к нам присоединился! Ну что ж, очень кстати…
Гена (шепотом): А кто это, Архип Архипыч?
А.А. (так же): Что это ты, Геночка, сегодня никого не узнаешь? Это же мадам Мезальянсова… Ну, из пьесы Маяковского "Баня". Вспомнил?.. (Громко.) Рад вас видеть, мадам!
Мезальянсова: Бонжур, гутен таг, хау ду ю ду! Пардон, молодой человек, не знаю вашего имени…
Адуев: Честь имею представиться. Адуев… Александр Федорович!
Мезальянсова: Ай эм вери глэд… Я слышала, вы говорили тут удивительно верно! Вот и мой шеф Победоносиков… слыхали, конечно?.. Он тоже всегда говорит: искусство должно ласкать, а не будоражить!
Адуев (пылко): Я счастлив, что вы со мною согласны!
Мезальянсова: Натюрлих! Искусство должно отображать красивую жизнь, красивых людей! Покажите нам красивых живчиков на красивых ландшафтах! Сконапель ля поэзи! Ву компрене? Сделайте нам красиво!
Адуев: Как это верно! Ах, как это верно!
А.А.: Простите, мадам, вы позволите задать вам один вопрос?
Мезальянсова: Плиз, май дарлинг!
А.А.: Вам нравится Владимир Ленский?
Мезальянсова: Ленский? О, еще бы! Тре шарман! Эти кудри, это благородное лицо, этот тембр…
А.А.: Тембр? Какой тембр? При чем тут тембр?
Мезальянсова: Ну как же! Ленский? Ведь это из оперы? Тенор?
А.А.: Нет, я вас спрашиваю про того Ленского, что у Пушкина…
Мезальянсова: Ну да! И я про него! (Напевает.) "Куда, куда, куда вы удалились…"
А.А.: Как вам кажется, Ленский – настоящий поэт?
Мезальянсова: О, йес! Он такая душка!
А.А.: А как вы относитесь к Пушкину?
Мезальянсова: Пушкин?.. Ну… Он – классик, гений, основоположник, е цетера, е цетера… Но если совсем тет а тет, так сказать, антр ну суа ди… Надеюсь, это не для печати?
