— Конечно! Я оплачиваю ваши счета. Тему не меняй. Я о другом говорил.

Но маман решила взбрыкнуть, настаивает на своем.

— Визит Миры — это сейчас наша тема. Ты сказал ей, что нас содержишь. Но ты же денег нам никаких не даешь! А сам живешь в отцовской квартире и оплачиваешь только коммуналку.

Закипать опять начинаю. Счастье, что все силы израсходовал. Язвительно отзываюсь:

— Я оплачиваю коммуналку квартиры отца. Счета его, не мои. Радуйтесь и ликуйте! На собственном сыне экономите! Скажи теперь, зачем про меня гадости Мире наговорила?

Вздыхает громко. Напоказ, разумеется. И уверяет:

— Гадостей не было никаких. Когда я ее увидела, я всего лишь поразилась, как она на Анечку похожа. Вот и показала ей фотографию. Без злого умысла.

— Что еще ты ей наговорила?

— Ничего, сыночек. Ничего больше ей не сказала.

Всхлипывать начинает. Бессвязно оправдывается, бормочет:

— Она так неожиданно пришла. Не позвонив. Не договорившись. Я не смогла даже подготовиться, настроиться, тебе позвонить. Согласовать не получилось. Я так растерялась. Не знала, что делать. Гнать невежливо — это ведь ТВОЯ девушка. И по лицу ее понятно, что не врет. Поначалу даже испугалась, что это Анечка мне померещилась. Думала, что галлюцинации начались.

Обрываю ее:

— Только не надо опять слез разводить! Знаешь ведь, что я это ненавижу, — говорю с неприязнью и на этом отключаюсь.

Подхожу к бару, открываю дверку. Вожделенно смотрю на одиноко стоящую там бутылку вискаря. Забыться бы! Натрескаться так, чтобы вымести из своей черепушки всю горечь, все закавыки! Но желанное забытье, к себе манящее, не поможет мне Миру вернуть. Угрюмо бар закрываю и отправляюсь на кухню. Включаю кофеварку. Этой ночью еще долго не засну. Надо теперь думать, как мою птичку обратно ловить!

Едем в лифте. Здесь светло. Разглядываю в зеркале свой плачевный вид. Снимаю резинку с хвоста. Волосы, взлохмаченные, как воронье гнездо, приглаживаю щеткой, припасенной в сумке. Трех взмахов достаточно, чтобы привести их в нормальное состояние. Скула покраснела — наверно, будет синяк. Достаю тональник, аккуратный слой на лицо накладываю. Замечаю, как взгляд Влада меняется. Он на меня таращится в недоумении.

— Зачем прихорашиваешься, Самохвалова? Ты от шока берега попутала?

Теперь я удивляюсь. Но на сильные эмоции нет энергии. Взглядом лишь по нему скольжу устало и прошу:

— Отстань, а? Перед родителями не хочу побитой шавкой показываться.

— Какие родители? В полицию надо ехать! Заявление катать! На попытку изнасилования. Это ведь только попыткой закончилось?

Он пытливо на меня смотрит, ждет. Реакцию считывает. Ему важно понять почему-то, что именно со мной в этой мясорубке случилось. Киваю, подтверждая:

— Не успел он. Ты вовремя появился.

Мы уже приехали на первый этаж. Но мне все еще нужно зеркало, чтобы привести в порядок одежду. Прошу Влада лифт на месте придержать. Он ставит ногу в проем раздвижных дверей. Взбудораженный стоит и явно ждет от меня ответа. Того, которого дать не смогу.

Рассматриваю тем временем одежду. На любимой шелковой блузке пуговиц не хватает, рукав треснул не по шву. Придется выкинуть. Блузку так жалко, что реветь охота. Еле слезы сдерживаю. Или это не блузку, а себя жалко? Впрочем, не важно, наверно.

Неохотно объясняю:

— Он мне угрожал. Если кому-то расскажу о случившемся, мне конец. Или моим близким. Я буду молчать.

Влад и не собирается с моим решением соглашаться. Руками разводит возмущенно. Хмурится. Злится.

— Я сплю? Але! Ты у него на поводу пойдешь? Даже родителям ничего не скажешь? Как будто и не было ничего?

Отвечаю спокойно, пока из лифта выхожу:

— Конечно. Я его не трону и он меня не тронет. Таков уговор. Мне только того и надо, чтобы он от меня отстал. Хочу навсегда забыть его и сегодняшний вечер!

Влад выходит следом. Засунул руки в карманы джинсов, кипятится. Головой мотает, будто поверить мне не может. На повышенных тонах заявляет:

— Самохвалова, ты дура что ли?! Ничему тебя жизнь не учит! У него же крыша съехала! Он в полном неадеквате! Его наоборот прищучить сейчас надо!

Зажимаю уши. Это перебор. На меня уже орали сегодня. И нападали. Только не хватало от друга, от моей тихой гавани, прибежища крики выслушивать. Слезы из глаз брызнули, и сдержать их больше не получается. Жалобно поскуливая, прижимаюсь лицом в угол подъезда и реву. Сзади Влад подходит, руку на плечо опускает, просит тихо:

— Прости меня. Сам я дурак, раз орал на тебя в такой ситуации.

Разворачиваюсь к нему и утыкаюсь лицом в грудь. Меня трясет от рыданий. Говорить не могу. Думать не могу. Остановится не могу. Плохо так на душе, что следы самой себя потеряла. Той себя, которая счастливая была когда-то в прошлой жизни.

Влад меня гладит по волосам, успокаивает. Шепчет тихонько, как ребенку, бессмысленные слова. Про «все будет хорошо», про «поплачь, малышка, станет легче». Мне и правда через какое-то время легче становится. Будто со слезами валун огромный из груди вытек.

Садимся в машину, припаркованную под яркими фонарями. Хочу поскорее до дома добраться, улечься в постель и из памяти сегодняшний день вычеркнуть! Пока Влад заводит машину, прогревает двигатель, разглядываю бронзовую монетку с непонятной, узорчатой гравировкой. Она висит на кожаном шнурке, зацепившись за зеркало заднего вида. Поймав мой взгляд, Влад поясняет:

— Мне эту монету сегодня Сэм вручил. Сказал, что это оберег. Ему плохой сон приснился про меня — вот и подарил на удачу. Я сначала в кармане куртки носил, а теперь решил сюда повесить.

Когда медленно трогаемся с места, спрашиваю:

— Как у тебя получилось настолько вовремя ко мне на помощь подоспеть?

— Сам не знаю. Тебя долго не было, и в какой-то момент меня что-то торкнуло изнутри. Тогда как раз женщина в подъезд заходила. Я следом за ней проскользнул. Решил подняться к Максу и прозондировать обстановку. Вышел из лифта и сразу твои крики услышал. Кричишь ты громко, а изоляция в этой новостройке никакущая.

Подъезжаем к моему дому. Чувствую себя выжатой и усталой. Все же опустошенность на душе немного орошена радостью. Теперь ведь я точно знаю, что правильное решение приняла, отказавшись от Макса. И пусть пришлось пережить адский вечер, чтобы увидеть его подноготную, но, в итоге, мы расстались окончательно. Он сегодня сам своей немыслимой агрессией поставил жирную точку в наших отношениях.

Влад меня до двери квартиры доводит. Боится почему-то перед подъездом одну отпускать. Обнимаю его, задираю голову и смотрю в его серые глаза.

— Если бы не ты, — бормочу, — он бы меня сегодня уничтожил. Навсегда и без права восстановления.

Влад вздыхает и заявляет ворчливо:

— Не хочу каркать, но с твоей неисправимой наивностью и верой в людей, ты обречена попадать в передряги. Пора тебе записываться на курсы самообороны.

— Нет, Ерохин. Пока рядом мой рыцарь, не нужны мне никакие курсы!

Прощаюсь, наконец, и достаю из сумки ключи.

Поздно уже, почти десять. Родители могут спать, а могут на ночь какой-нибудь фильм смотреть, лежа в кровати. Не хочу с ними встречаться. Не нужны мне сейчас ни разговоры, ни вопросы. Захожу домой на цыпочках, как вор с украденным добром подмышкой. Прикрываю за собой дверь осторожно. Задвижка в лунку мягко заходит, почти без щелчка. Сразу в свою комнату проскальзываю.

Сбрасываю на кресло одежду. И, наконец-то, падаю без сил на кровать. Не рассчитав, произвожу шумное «бух». Замираю, морщась от досады, и жадно прислушиваюсь. Вскоре до меня доносится шуршание тапок. Поступь папина, тяжелая. Слишком рано расслабилась!

Сжавшись в комочек, забираюсь под одеяло и замираю лицом к стене, не шевелюсь. Вдруг сойду за спящую? Папа садится на край кровати, гладит меня по голове. И ласково, и грубовато выходит. До носа долетают алкогольные пары — кажется, он подшофе. В такие моменты его пробивает на задушевные беседы. Везет мне, как покойнице!