— Да что ты себе позволяешь, наглец? Прощайся с университетом, невежа!

Мой спаситель никак не реагирует. Тонкие, длинные пальцы уверенно бегают по экрану смартфона, пока не раздаются наши голоса: мой и профессора.

— Все-то тебе разжевать надо, первокурсница! Ты даешь то, что нужно мне, а взамен получаешь то, что нужно тебе. Засчитаю работу, поставлю хороший балл, не поскуплюсь.

Влад произносит сухо, без эмоций:

— Мира, достань зачетку. Игорь Денисович сейчас поставит тебе отметку за доклад. Хороший, щедрый балл — он обещал не скупиться.

На профессора жалко смотреть. Лицо покраснело, в глазах беззубая ярость вперемешку со страхом и отчаянием. В жалкой попытке сохранить лицо он двигает к себе зачетку и ухмыляется:

— Неуд по тебе плачет, Самохвалова, но я сегодня добрый. Пусть твой паж сотрет запись так, чтоб я видел. Тогда получишь нормальный балл.

Влад отрицательно мотает головой.

— Сотру запись и ваша щедрость улетучится. Не пойдет.

Профессор пожимает плечами, ставит в зачетку высший балл, витиевато расписывается. Торжественно вручает мне зачетку, затем разводит руками и добродушно заявляет:

— В конце концов, ничего такого я тебе не сказал, Самохвалова. Но стипендию тебе дарю, так и быть. Можешь не благодарить. Теперь идите, наш разговор закончен.

Влад хватает меня за руку и тащит на выход. На пороге оборачивается:

— Запись не сотру. Но если забудете про красивых студенток, я забуду про запись. Она нигде не всплывет, даю слово.

После этого обещания мы окончательно выходим, аккуратно закрыв за собой дверь. Влад по-прежнему тащит меня прочь, и я, нелепо подпрыгивая, быстро переставляю ватными ногами, пытаясь за ним поспеть. В вестибюле он, наконец, останавливается перед раздевалкой, достает из кармана номерок, отдает гардеробщице и поворачивается ко мне с упреком:

— Не хочу этого говорить, но… Я же тебя предупреждал!

Отвожу глаза, киваю. Предупреждал, да. Но разве был у меня другой выбор?

Надев пальто, выхожу с Владом на улицу. Тихо говорю:

— Спасибо, что выручил. Ты хороший друг.

Он долго смотрит на меня, будто хочет что-то сказать, но не решается. Потом, махнув рукой, отрезает:

— До завтра!

И быстро направляется в сторону общежития.

— Мирослава, вечером у нас будет гость, — папа стоит на пороге моей комнаты серьезный и напряженный, сжимая в руке смартфон. Торжественное выражение его лица и формальное ко мне обращение плохо сочетаются с мокрыми волосами, банным халатом и бирюзовым полотенцем, небрежно перекинутом через плечо.

Сажусь на кровати по-турецки, настороженно интересуюсь:

— Кого ждем?

— Придет мой хороший знакомый, — отец произносит это с важностью, с нажимом. Как будто объявляет о прибытии короля. От волнения потирает подбородок, заросший однодневной щетиной, местами уже седой. Не успел еще побриться.

— То есть убираемся сегодня особенно тщательно? — уточняю. — Не переживай, пап, пижаму в ванной сегодня точно не забуду! Краснеть из-за меня не придет…

Папа бесцеремонно меня обрубает, с холодком глядя в лицо:

— Не до шуток сейчас. Хочу, чтобы ты к нему присмотрелась.

В недоумении таращусь на отца, широко распахнув глаза. Стран… интересный он сегодня!

— В каком смысле присмотрелась?

— Он влиятельный человек. Бизнесмен. Обеспечен. Работает в горуправе. Зампред комиссии, определяющей строительные тендеры. Такой человек пригодится в зятьях.

Чувствую, как начинает дрожать подбородок, на глаза наворачиваются слезы. Хватаю подушку, прижимаюсь к ней лбом, глубоко дышу. Это абсурд какой-то, сон дурацкий! Не может же мой родной отец мне брак по расчету устроить! Он меня должен защищать, беречь, направлять к любви и счастью. Не использовать меня, как козырную даму в своем строительном бизнесе.

Слышу шуршание тапок. Кровать оседает под его весом. Нос щекочет хвойный запах папиного шампуня. Гладит бережно по голове. Прикосновения его неприятны. Как будто чужой человек меня трогает. Бывший когда-то родным и предавший. Голос его из каменного, стального чуть теплеет.

— Ты еще молодая, сопливая. Витаешь в розовых облаках. Веришь в рай в шалаше и прочий бред. Я тебе добра хочу. Если он тебе будет противен, можешь забыть. Но обещай хотя бы присмотреться!

Отец отводит подушку от моего лица, обхватывает двумя руками, стирает жесткими пальцами влажные дорожки на щеках. Заглядывает в глаза пытливо, по-доброму.

Если бы не сказал ту фразу про «можешь забыть», не простила бы его! Ни за что! Никогда! Но эта небольшая оговорка все в корне меняет.

Бормочу тихо:

— Ладно, присмотрюсь. Но ничего больше не обещаю!

— Большего и не надо, — заверяет в ответ.

Весь день идет уборка. Стараюсь сфокусироваться на пыли, энергично орудую тряпкой, чтобы не думать о вечернем визитере. Пытаюсь не волноваться. Квартира у нас большая, трехкомнатная. На неделе все заняты, не до уборки. На выходных приходится отдуваться.

Мама берется за пылесос, нагибается и тут же со стоном хватается за спину.

— Олег, ну, пожалуйста! Давай уже робот-пылесос купим! Меня радикулит замучил!

Из кухни до нас долетает голос отца, заглушаемый скворчанием сковороды:

— Чтобы ходить и спотыкаться об ползающую железку? Ни за что!

Мама, нахмурившись, досадливо качает головой, потирает спину. Передаю ей тряпку для пыли, а сама берусь за пылесос. За хлопотами проходит весь день. Отец злой, придирчивой фурией летает по квартире, зыркает по углам, проводит пальцем по шкафам, под кроватью. Проверяет, качественно ли мы убрались. С грустью понимаю, что в библиотеку сегодня не успею. Пишу Владу сообщение, извиняюсь. Мы собирались за книжками вместе посидеть, но из-за этого дурацкого бизнесмена все планы накрылись медным тазом.

К вечеру квартира вылизана и блестит, как леденец на палочке. Ни пылинки, ни пятнышка. Стол по-праздничному накрыт. Аромат мяса и выпечки заставляет истекать слюнками. Сижу в своей комнате на кресле у торшера, слушаю щебет амадинов, листаю странички учебника по европейской архитектуре, но сфокусироваться не удается. Взгляд то и дело срывается на настенные часы. Наблюдаю, как толстая стрелка медленно ползет к цифре шесть. Когда минутная стрелка замирает в верхней точке циферблата, а часовая в нижней, раздается гудение домофона. Папа, сломя голову бросается к двери. Его поспешность и нервозность никак не вяжутся со степенным внешним видом: рубашкой, отутюженными штанами, гладко выбритым лицом. Через минуту входная дверь открывается и в прихожую заходит гость.

Ожидала появления зрелого, пузатого дядьки, папиного ровесника. В лучшем случае, парня с блеклым лицом и водянистыми глазами — такого однажды встретила у папы на стройке. Вместо этого вижу перед собой фитнес модель. В одной руке у него бутылка вина, в другой пышный букет роз, который он тут же вручает маме. Глупо моргаю. Мне не верится, что такие красавцы бывают вживую, не по телевизору. И уж точно они не ходят к нам домой на субботний ужин. Высокий, смуглый брюнет лет тридцати. Широченные плечи, мощный торс — все, как я люблю. Умные карие глаза, правильные, чуть резко очерченные черты лица. Маленькая родинка на правой щеке. Слышу папин голос, как сквозь туман:

— А это наша дочь Мирослава, можно просто Мира.

Вижу протянутую мне широкую ладонь. Тяну в ответ свою для пожатия. Он неожиданно наклоняется и целует запястье. Меня, как молнией обжигает. Лавой кипящей обдает. Говорит что-то, но я ничего не слышу. Как будто вата в ушах. Лепечу:

— Извините, — и бросаюсь в свою комнату. Стыдоба какая! Веду себя, словно малолетка влюбленная. Будто чокнутая, которую недолечили. Не выйду к нему больше! Не стану позориться! И присматриваться не буду! На него смотришь — и глазам больно от этой яркой, совершенной красоты. А я кто? Девочка-студенточка. Самая обыкновенная.

Жду со страхом, что в комнату ворвется папа, отругает и потащит к гостю. Но никто не появляется. Слышу размеренный ритм разговора. Папин голос, мамин и бархатный баритон красавца. Как будто Ургант в нашей гостиной сидит, свои байки травит. Потихоньку успокаиваюсь.