— Э! А я тебя знаю. Ты из конюшни, — внезапно заметил Костик.

— И чё?!

— У тебя Марго погоняло.

— Не погоняло, а имя, — обиделась дама…

Это весьма содержательный разговор прервал скрип открываемой двери. В помещение вошёл капитан милиции.

— Вы кто такие? — обвёл он нас недоуменным взглядом.

Быстрее всех сориентировалась Марго:

— Да там милиция людей ногами пинает. Мы пришли заявление написать.

— Что?! — казалось, милиционера сейчас хватит кондратий. — А ну, вон отсюда! И чтобы духу от вас тут не было!

Его пожелание мы выполнили с максимально возможной скоростью. Уже через пару секунд нашего духа в опорном пункте действительно не осталось.

— Спасибо! — успел крикнуть Саня юркнувшей на боковую лестницу девушке.

— Не за что! — донеслось с галереи первого яруса.

Мы за Марго не пошли — направились к центральным воротам.

Так было и ближе, и безопаснее.

— Гляди! Скорая, — указал направо Шпанов.

Я развернулся.

Возле соседнего выхода действительно стояла «Скорая помощь».

Что там произошло, было не разглядеть — машину закрывали ряды оцепления.

Внутри у меня внезапно похолодело.

Неужели мой план провалился?!

Неужели кто-то погиб?

Ведь давки же не было…

Или была?..

Ответов на эти вопросы я получить не мог.

Мог только надеяться…

Пятница. 22 октября 1982 г.

Сидеть на скамейке было довольно холодно. Но я продолжал сидеть, словно от этого и вправду зависела чья-то жизнь. То же самое происходило в среду, на стадионе. Хотя тогда морозило больше, а сейчас всего минус два. Но всё равно — холодно. А на душе кошки скребут. Потому что — мог, но не сделал.

Вчера в «Вечёрке» вышла такая же, как в другом прошлом, заметка о «несчастном случае в Лужниках и пострадавших болельщиках», и в этот же день по институту поползли слухи о приключившейся на стадионе трагедии. Давка всё-таки состоялась, только теперь она усугубилась массовой дракой, зачинщиком которой стал я. Пусть и с благими намерениями, но ведь любому известно, какую дорогу они устилают.

Сколько погибло, никто точно не знал, но сходились в одном — всё из-за драки между фанатами, и если бы не побоище на трибунах, никто бы не пострадал…

Блажен, кто верует.

Дурак, кто пытается плыть против течения.

Но самое тяжкое — неизвестность. Где именно произошла давка, когда, отчего, кто виноват? Даже те, кто был на том матче, не могли ничего рассказать. Ни я, ни Саня, ни Лёха, ни Костик — ничего толком не видели и не знали, хотя и являлись — в глазах однокурсников — прямыми свидетелями.

И вот теперь — прямо ирония судьбы какая-то — я сижу на той же скамейке, на которой меня поджидали — сначала Лена, а потом Жанна — и думаю, какой же я, в сущности, идиот. Решил, что раз обладаю знанием будущего, то практически всемогущ, а в итоге… сперва пролюбил собственную судьбу, а затем и чужие…

— Здорово! Ты что здесь делаешь?

Я поднял глаза.

Передо мной стоял капитан Кривошапкин.

— Сижу.

— Почему не в бильярдной?

— Не хочется.

— А прошлый раз почему не пришёл?

— Учился, — пожал я плечами.

— А ну-ка… подвинься.

Кривошапкин поставил на землю портфель и уселся на лавочку рядом со мной.

— Давай. Рассказывай.

— О чём? — я, как мог, изобразил удивление, однако Павел на него не купился.

— О чём хочешь. Желательно, обо всём.

Я глубоко вздохнул.

Нет, от него не отделаешься, поэтому… может, и впрямь… всё рассказать…

— Понимаешь… я в среду был на футболе.

Кривошапкин молчал.

— Спартак-Хаарлем. Потом была драка, и я в ней участвовал…

Я покосился на Павла.

Тот с задумчивым видом смотрел куда-то вдаль.

— Нет. Не так. Я не просто участвовал. Я эту драку и начал.

Сказал и тоже умолк.

Кривошапкин отреагировал лишь секунд через двадцать.

— Забавно, — он вдруг поёжился и запахнул ворот плаща. — Я только вчера разговаривал со Смирновым. Как раз о том матче.

Я резко развернулся к Павлу.

— Сколько?!

— Что сколько? — не понял он.

— Сколько погибло?

Павел прикрыл глаза.

— Миша сказал, что четырнадцать. Но это было вчера. Сам Андропов в Склиф приезжал. Туда отвозили всех раненых, ночью умерли двое тяжёлых, врачи не ручались ещё за троих, так что общее количество могло возрасти до семнадцати. Точнее ни Ходырев, ни Смирнов не расскажут, расследование передали целиком в МВД, так что… сам понимаешь, — собеседник развёл руками.

— Четырнадцать… может возрасти до семнадцати, — повторил я, словно сомнамбула.

Кривошапкин посмотрел на меня испытующе.

— А ещё Миша сказал, что если бы не драка в конце игры, жертв было бы больше.

— Больше? — уставился я на капитана.

Тот неожиданно усмехнулся.

— Милицейские уже в МГК отрапортовали: во всём виноваты фанаты. По их версии, люди спасались от драки и попали в страшную давку на лестнице. Хотя, по сведениям от конторских, давка началась раньше и не где-нибудь, а именно на том выходе, куда перекрыли доступ сразу как пошли столкновения на трибунах. Если бы его не закрыли, народу там оказалось бы больше, ну и погибло бы… соответственно. Но, как говорит Смирнов, в МВД будут настаивать на своём. Честь мундира и всё такое…

Я уронил голову.

Почему?! Ну, почему я не начал раньше? Хотя бы на пару-тройку минут. Тогда все были бы живы…

— Поэтому вот тебе, Андрей, мой совет, — неспешно продолжил Павел. — Не говори никому, что ты там дрался, а тем более был зачинщиком. И всех знакомых предупреди, чтобы тоже помалкивали. Не знаем, не видели, не участвовали. А не то всех собак на тебя повесят. Понял?.. Да что ты как неживой?! Взбодрись! Всё нормально. Никто тебя из наших не обвинит. Пошли лучше в бильярдную. Или наверх, в зал, поспаррингуем маленько…

— Нет, Паш, в бильярдную я не пойду. И в зал тоже, — я снова вздохнул. — Не хочется. Просто не хочется.

Кривошапкин нахмурился.

— Что, ещё какие-нибудь проблемы?

Я мысленно чертыхнулся. Ну вот как, блин, ему объяснить? Не могу я сейчас говорить ни со Смирновым, ни с Ходыревым. Они ведь наверняка сейчас там, в бильярдной. Не готов я ещё к подобной беседе. Не хочу пока раскрываться. Нельзя, чтобы меня раскусили вот так, походя, а «по горячим следам» это сделать проще простого. Нет, пусть побудут в неведении ещё немного. Хотя бы неделю, а там и до смерти «дорогого Леонида Ильича» рукой подать. Тогда можно будет и милицию от расследований её же косяков отстранить, и знания свои донести до самого верха, до тех, кто действительно принимает решения, и быть уверенным, что мои откровения не попадут под сукно из соображений «как бы чего не вышло»…

— С девушкой поругался что ли? — попробовал догадаться Павел.

Хм. А ведь это мысль. Надо и впрямь сменить тему. Тем более что и врать-то почти не придётся.

— Есть такое, — я изобразил на лице «непереносимые душевные страдания». Что, по большому счёту, было недалеко от истины. Пусть Лена и Жанна после событий на стадионе временно отошли на второй план, но сама проблема от этого никуда не делась, решать её, так или иначе, придётся, причём, в самое ближайшее время…

— Ну, ты даёшь! — восхищённо присвистнул Павел минут через пять, когда я, наконец, перестал «изливать душу».

Сам не знаю, как так получилось, но я рассказал ему практически всё. Видно, и вправду имелась такая потребность — «поплакаться другу в жилетку». Вот я и «поплакался». И о том, что гулял сразу с двумя, и что одна из них уже беременная, а со второй разругался вдрызг, и что, на самом деле, не хотел ни того, ни другого… Фамилии только не называл, и где работают-учатся…

— Так как, говоришь, фамилия этой твоей Елены?

— А тебе-то зачем?

— Ну… мало ли, — прикинулся простачком Кривошапкин. — Кто знает, может, она авантюристка какая-нибудь, а ты и повёлся…