Пока Шокер мылся, я разогрела ужин и накрыла на стол. На одну персону.

Шокер появился в кухне весь мокрый, в чистом домашнем. Сел за стол, уставился с тревогой на одну тарелку и один комплект приборов.

– А ты?

– Я не хочу. В горло не полезет. А ты ешь, ешь. Я готовила, хотела тебе угодить.

Он принялся за еду, медленно, осторожно, стараясь лишний раз не звякнуть вилкой. Смотреть на него сил не было. Я отвернулась и молча стояла у окна, смотрела, как ветер отрывает и гоняет последние кленовые листья.

– Кира…

– Заткнись. Ешь.

– Да съел я, – укоризненно отозвался он. – Всё съел. Спасибо. Очень вкусно.

– А теперь ты уйдёшь наверх, и без особой необходимости я тебя не увижу. О-кей?

– Послушай меня, кроха…

– Не буду я тебя слушать, Андрей. Проваливай из кухни. Спокойной ночи.

Я не стала загружать посуду в мойку, помыла под краном. Прибралась в кухне и поднялась в детскую.

Тимоха уже проснулся, лежал и трепал зайца. Увидев меня, заулыбался, протянул руки. И тут меня прорвало. Я вытащила его из кроватки, села на пол, опираясь спиной на стену и положила его на колени. Я старалась не выть, не рыдать, не хныкать, просто позволила слезам течь. Тимоха шлёпал меня ладошками по мокрым щекам, удивлённо тараща глазёнки и что-то лепетал на своём непонятном языке, а потом и сам собрался заплакать. Я спохватилась, помурлыкала ему что-то, поцеловала, погладила, и он, всё ещё очень удивлённый, крепко уснул. Так крепко, что даже не почувствовал, как я его ворочаю, чтобы встать с ним на ноги. Уложив Тима в кроватку, я легла рядом на полу, опустив голову на лапу огромного игрушечного медведя и свернувшись клубочком. Через мягкий коврик чувствовалось тепло пола с подогревом.

Когда открылась дверь в детскую, я притворилась спящей.

Рука Шокера осторожно легла мне на плечо.

– Кира! Не надо на полу спать… Пойдём в постель.

– Руки убери, – прошептала я. – И уйди. Мне и здесь нормально.

– Ты не будешь так лежать! – строго сказал он. – Иди в спальню, я переночую в гостиной. И передатчик к себе заберу, встану к Тиму сам, если что.

– Ну вот что, Шокер, – я резко перевернулась, села на полу, заметила, как он отпрянул и невольно прыснула. – Да ты никак меня боишься…

Он опустил голову.

– Значит, так, Андрей. Ты оставляешь меня в покое и идёшь спать, куда тебе угодно. В спальню, в гостиную, в офис, к боевой подруге своей, куда захочешь. И никогда больше не пытайся обо мне заботиться. Я теперь сама о себе позабочусь.

Он встал и вышел.

Я взглянула через прутья кроватки, как там Тимоха, и снова улеглась на медведя. Ну не особо, конечно, приятное ложе, но на такой случай сойдёт. Приняв позу, в которой не очень сильно беспокоил заложенный от слёз нос, я уснула.

Проснулась я от того, что меня сильно трясли за плечо.

– Кира! Кира, пожалуйста! Послушай меня!

– Блин, Шокер, ну что ты за человек… – пробормотала я, едва возвращаясь в реальность.

– Кира, Михаил позвонил. Они уже в госпитале. Роды начались, и что-то пошло не так…

Я подскочила, разлепила слипшиеся веки. Шокер стоял рядом со мной на коленях, его глаза влажно блестели в темноте.

– Кира, мне надо уехать. Поэтому и разбудил. Чтобы ты знала, куда я делся…

– Да мне теперь плевать, Шокер, куда бы ты ни делся… – пробормотала я, встряхнув головой.

Его рука, всё ещё лежавшая на моём плече, дрожала.

– Ты точно соображаешь, что делаешь? – уточнила я. – Ты сможешь вести машину?

– Да, конечно, – уверенно сказал он.

– Вот что… Одевай Тима. Мы поедем туда вместе. Я сейчас буду готова.

Через пятнадцать минут мы летели по шоссе. Тим продолжал спать в люльке, закреплённой на заднем сидении, а я сидела, вцепившись в поручень над дверцей. Шокер проходил повороты, не снижая скорости, зад машины заносило по-раллийному, я молчала и только внимательно следила, как фары выхватывают из темноты фрагменты шоссе, обочины, улиц. Из-за поворота иногда нам навстречу тоже кто-то вылетал, светя фарами, и казалось, столкновение неминуемо, но Шокер невозмутимо держал скорость и аккуратно проходил поворот за поворотом. Мне так и хотелось рявкнуть на него, чтобы сбавил обороты, если он не хочет нас убить, но я держалась. Одного взгляда на его совершенно белые губы и провалившиеся глаза было достаточно, чтобы мне хватало терпения.

Гатрийский госпиталь на полпути между Упсалу и Стокгольмом оказался маленькой тихой клиникой, и парковка при нём была совсем небольшая и совершенно пустая. Шокер лихо зарулил на неё, выскочил из машины, вытащил люльку с Тимом и пошагал вперёд так быстро, что я едва поспевала за ним бежать.

Мы провели в больничном коридоре полночи и почти целый день. Я возилась с Тимом, кормила его, переодевала, несколько раз выносила его в люльке гулять на улицу, пыталась с ним играть на одеялах, которые расстелили для нас у стены заботливые медсёстры, бегала в столовую за бутербродами и к кофейному аппарату за горячим американо. Шокер ничего не ел, только глушил кофе в таких невероятных количествах, что я стала всерьёз опасаться, не посадил бы он себе сердце на фоне стресса.

Пару раз к нам выходил Мишка.

Я, честно говоря, ожидала увидеть бледного, растерянного, испуганного парня, но мои ожидания оправдались только в одном: да, Миша был бледноват. А в остальном серьёзен, собран и почти спокоен.

Врач к нам тоже выходил. И видимо крепко об этом пожалел, потому что Шокер взял его в оборот и, я думала, живьём не выпустит. Врач объяснил, в чём оказалась проблема, какие возможны осложнения, учитывая, что Валея от операции отказалась, решила справляться сама.

Шокер, забившись в угол скамьи, поминутно смотрел на часы, на дверь отделения, куда не пускали всех подряд, да и на меня тоже смотрел, такими жалобными глазами, словно я должна была немедленно принять все необходимые меры и родить вместо Валеи.

– Шокер, не смотри на меня так, – попросила я, наконец. – Если совсем невмоготу, иди вот, с ребёнком на улицу выйди, а то ему не заснуть никак. Мне тяжело с этой люлькой, он и без неё весит уже как годовалый.

Шокер подумал и, к моему удивлению, послушался. Одел малыша, накинул на себя куртку, подхватил люльку и ушёл в больничный сквер.

Только Шокер ушёл, как в коридор высунулся измученный Мишка.

– Девочка, четыре девятьсот, пятьдесят шесть сантиметров, – произнёс он скороговоркой.

– Как Валя?

– Нормально. Отдохнёт немного – мы вас позовём, – заверил Мишка и скрылся.

Шокер вернулся через полчаса, поставил люльку со спящим Тимом на скамью и сбросил куртку.

– Поздравляю, дедуля, – сказала я. – Внучка у тебя, богатырского сложения.

Шокер закусил губы, зажмурился, а потом широко и счастливо улыбнулся.

– А Валея?..

– Она в порядке. Все живы, здоровы и отдыхают. Когда можно будет их навестить, нам скажут. Всё хорошо, успокойся. Всё позади.

Шокер сел, почти свалился на скамью, бессильно свесил голову, закрыл лицо руками.

– Да всё в порядке, не реви.

Он не шевелился.

Я присела рядом, обняла его, потрепала по голове:

– Успокойся, Шокер. Мы, бабы, знаешь, какие живучие? Нас палкой не убьёшь. Мы только от предательства дохнем, а от боли – никогда.

Он вскинул голову, посмотрел на меня виновато и тревожно.

В коридор снова выглянул Мишка:

– Пойдёмте, Валя хочет вас видеть.

Пока Валея обнималась с отцом и успокаивала его, мы с Мишкой разглядывали шикарную девицу, лежащую посреди палаты в прозрачном овальном салатнике на матрасике с утятами. Малышка в розовой шапочке и крошечном подгузнике спала, раскинув ручки и крепко зажмурившись.

Шокер тоже присоединился к нам, уставился, не дыша, сквозь пластиковую стенку кювезы.

– Как назовёшь? – спросил он у дочки.

– Фрейя, – улыбнулась Валя. – Так хотел Скай.

– Здорово! – выдохнул Шокер. – Очень красивое имя. Но здесь нет такого имени… То есть в Швеции-то, я думаю, иностранцам любые имена запишут, а для Питера такая экзотика, пожалуй, лишняя.