— Но дай хотя бы помочь тебе, — Милена игриво просилась, настаивала.

— Мне нужно ехать, — сообщил Марс, зная, что никакой встречи нет.

Если он и дальше останется здесь, с ней, то захочет большего. И так уже хотел. Он встал, переодевая рубашку, и наблюдая, как во взгляде Милены вспыхнуло новое пламя влечения, пока скользила по его торсу, рассматривая руки, плечи, грудь.

— Теперь останешься?

Она тоже засобиралась, одеваясь. Марс перехватил ее в движении, прижал к себе.

Она улыбнулась, кивнула, игриво вывернулась и потрогала измученное и далеко не мягкое достоинство Марса.

— Мне ничего не остается, раз я хочу получить все.

Марс усмехнулся, отпустил, чувствуя, как в груди легко и тяжело одновременно.

— Хорошо. Мне нужно идти.

— Вызови мне такси, — попросила Милена, почти готовая к выходу.

Он поцеловал ее, уже нежно, почти невесомо и вышел из спальни.

Марс твердо знал, что не отпустит. Поступать, как Плацид с Алисой, игнорируя, он не сможет. Но и потерять ее никак нельзя. Рисковать ею, тоже не хотелось. Слишком уж Милена особенная.

Был уже глубокий вечер, когда в дороге мне позвонили из Национального неврологического госпиталя. Звонившая представилась администратором, сообщила, что состояние мужа стабилизировалась. Андрей пришел в себя и хотел встретиться.

Закончив разговор, я прислушалась к себе. Все случившееся с Марсом оказалось приятным, но этого было мало. Хотелось еще. Впервые в жизни, мне стало легче. Словно часть энергии, что долго бурлила в жилах исчезла, заняв место томительному ожиданию новой встречи. Я так бесстыже выпрашивала секс, что поражалась сама. И все равно не видела в этом ничего постыдного. Рядом с ним я плохая девочка. Мне все равно на весь мир.

Секс с Марсом словно принимать наркотики и пить одновременно, впадать в транс без каких либо запретов и потом вспоминать яркие обрывки случившегося. Я не могла припомнить ничего подобного с собой или с кем-то из друзей или знакомых. С другой стороны, разве многие люди признаются и обсуждают друг с другом подобные детали. Наверное, это выражается в эпитетах «феерично», «волшебно», «как в сказке». Настолько, что все неприятности мигом выветрились из головы.

Но теперь реальность вернулась, а в ней как в болоте, сплошные топи и жижа. Насчет Шепарда стало спокойнее. Слова сказанные им о пациенте, так и сидели в голове. Что значит выписался? Я набрала номер госпиталя, зная, что сегодня работает Мэри. Уточнила у нее. Она подтвердила слова Шепарда.

— Ты можешь посмотреть в бумагах адрес Руфуса Корна? Прошу тебя.

Мэри немного поупиралась, но затем согласилась, обещая перезвонить, как только что-то узнает. Скорее всего, он на домашнем медобслуживании. Не бывает чудес. А вот коллеги с поехавшей крышей случаются. При мысли о крыше, мысли снова вернулись к Андрею. Тяжелый вздох вырвался из моих легких.

Сегодня Андрей выглядел получше, чем накануне. Теперь хотя бы к раскачиваниям добавилась осмысленность во взгляде, а нервозность сменилась на постоянные движения головы туда-сюда. Он что-то отрицал. Больно смотреть на него. Сердце сжималось от понимания, что я могу вполне и не успеть помочь, прежде чем он окончательно сойдет с ума.

— Как твои дела? — спросила я, пока раскладывала предметы для подношения и мантры.

— Плохо, плохо, плохо.

— Я знаю, — с жалостью заглянула в глаза. — Расскажи, что произошло. Зачем ты ее так?

Он не ответил, перешел на покачивания взад и вперед. Спустя пару минут, затряс головой и уставился куда-то в сторону.

— Я хочу защитить. Мой, мой, мой.

— Защитить?

— Он только мой, мой, мой.

Обойдя стол я развернула кресло с мужем и, несмотря на запреты медперсонала, взяла трясущееся лицо в руки, пристально вперившись своим взглядом в его глаза.

— Смотри на меня. Я знаю, что ты тут.

Нараспев начала читать мантры в определенной последовательности с текстом на древнетибетском наречии, внушая ему. Спустя полчаса замолчала, опустив. Сидя напротив него, я пронзительно звякнула в колокольчик.

Андрей, вздрогнув, проснулся и пришел в себя.

Минуту он с нарастающим ужасом осматривал больничную одежду, наручники, порезы на руках, обстановку, стол с семью чашками, фотографии святых, меня.

— Все так плохо? — голос звучал испуганно, с заиканием.

— Ты съехал, — сообщила я без купюр. — Нарушено течение Ци.

На смертельно побледневшем усталом лице заблестели слезы. Он сомкнул веки и снова открыл, пытаясь стряхнуть упрямо не желавшую скатываться горечь.

— Это дурдом?

— Госпиталь.

— Ты поможешь мне?

И хотела бы. И рада бы. Отрицательно покачала головой.

— Это не в моих силах.

— Нам нужно домой. Домой.

Он безмолвно зарыдал, немного продышался, справился с первыми эмоциями и снова посмотрел на меня. Прямо на глазах, было видно, как у него начинается бред помилования. Он решил, что его кто-нибудь спасет, совершенно не осознавая, что это временное просветление. Через несколько часов, может быть день, он снова впадет в психоз.

— Что там произошло? — я спрашивала для себя, понимая, что вряд ли это чем-то поможет следствию. Но мне требовалось знать. Нужно.

— Я убил ее, потому что хотел Плацида, — его шепот оказался едва слышен, задавлен чувством вины, от ужаса сотворенного.

— Ведь она его тоже хотела. Когда он, — быстрый исподлобья вороватый взгляд, — трахал меня, я слетел с катушек. Хотел еще и еще и еще. Он — центр мира. Я влюбился. Я — это он.

Он замолк на секунду, качая головой, видимо поражаясь самому себе, а затем продолжил.

— Я не могу смотреть в зеркало, хочу видеть только его. Знаешь, в голове одна мысль — бьет и бьет: что с ним? Я должен быть всем для него, им, сделаю все для этого. Растворюсь в нем.

Андрей начал давиться слезами, которые скатывались с небритых щек, капая на смирительную рубашку. Поднял испуганные, несчастные глаза и, кажется, хотел рассмеяться, но внутренне сорвался и дернулся всем телом, лицо перекосило.

— Он трахает в жопу, насилует, а мне все равно. Понимаешь? Я больше не принадлежу себе. Сделаю все, все, что хочет. Абсолютно. Только бы он был счастлив, разве не прекрасно? И я как будто…

— Кто-то другой, — закончила я, чувствуя, как у самой слезы подступают к горлу, душат.

— О-о-о, ты понимаешь, — он снова скорчился в гримасе. Ему было неимоверно больно. — Хочу быть с ним. Хочу отдать все, что есть. А у меня ничего нет. Только сам. Я готов пожертвовать всем.

— Отдать любой орган? — холодно подсказала я, вспомнив слова Марса о том, что тому требуется трансплантация.

— Дааа, это было бы чудесно! Любой! Кровь. Все, что можно. Представь, в нем бьется мое сердце! Ты поможешь мне?

По моим щекам текли слезы от одухотворенного вида Андрея, от его жуткого воодушевления. Горло перехватило от спазмов.

— Это конец.

Ему впервые удалось ухмыльнуться. Он откинулся назад, перестав качаться туда-сюда.

— Разве это имеет значение? Плацид любовь всей жизни. Не жалко.

— Ты сам стал его любовником?

— Сам. Сначала не хотел, но потом… М-м-м, блаженство, плаваешь в море кайфа и хорошооо. Ничего не имеет значения, только он сам и ты, и секс. А без него плохо, без него ломка. А-а-а-а-а, я кончу, кончу от мыслей о нем.

Он характерно и часто задышал, высунув язык. Мне стало не по себе от услышанного. Точно такие же мысли посещали меня вчера вечером, когда думала о желанном сексе с Марсом. О блаженстве и отсутствии тормозов, о море кайфа от оргазмов, от которых выпадаешь в другой части вселенной. Но вот психоза у меня не наблюдалось. Но так и Марс не Плацид…

— Почему ты порезал себя?

Он замолчал, смотря на меня несколько свысока, но с доверием.

— Не понимаешь? Хорошо то, что приятно ЕМУ.

— А меня ты любишь?

— Не-е-е-т, — скучающий разочарованный взгляд в сторону. — Ни тебя, ни Алису.