Монтгомери старший останавливается на середине своей тирады и пристально смотрит на меня.

—У вас она есть, — говорит он, — но я жду результатов. Это дело не должно быть сложным для вас, детектив. — Он практически с насмешкой произносит мою должность. — Вам следует достигать большей эффективности. В действительности, вы вызываете разочарование, как профессионал. Так что, если в «Корпорации Блю» произойдет еще один инцидент, вы вылетите с работы.

Я снова сдерживаю свой вздох. Если бы хоть что-то из этого было моей виной. Но, слава Богу, Монтгомери старший уходит, оставляя меня наедине с Аттикусом. Я смотрю на него, и он кивает.

— Итак, — говорит он. — Вы должны это увидеть.

Я следую за ним в сторону лифтов, и мы поднимаемся на двадцать первый этаж. На этом же этаже был найден предыдущий сотрудник, так что я уверена, что они работали над одними и теми же совершенно-секретными исследованиями, и у них были одинаковые обязанности. Когда двери лифта открываются, Аттикус подводит меня к охраняемой двери, ведущей в лабораторию. Коридор маленький и узкий, в нем находится порядка пятнадцати человек, включая группу экстренного реагирования.

— Мы решили держать их снаружи, до вашего приезда, — объясняет Аттикус. Это шептание означает: «У нас есть улика, которую, возможно, следует оставить в секрете». Он подносит свою ладонь к сканеру, ждет, когда замок отопрется, и затем открывает дверь со свистом, который свидетельствует о том, что в лаборатории своя внутренняя система вентиляции. Я следую за ним, и дверь позади меня захлопывается.

Сразу же открывается вид на тело. Оно находится в самом конце лаборатории прямо на столе. Его правая щека прижата к черной стеатитовой поверхности столешницы, глаза открыты. На полу лежит пистолет, прямо под его свисающей рукой.

Я приседаю, чтобы осмотреть его руку, но Аттикус слегка касается пальцами моего плеча.

— Не утруждайтесь поиском следов пороха, Молли. Я хотел, чтобы вы посмотрели вот на это.

Я поднимаюсь, чтобы посмотреть, на что он указывает, как вдруг моя голова начинает затуманиваться.

— Молли? — голос Аттикуса где-то далеко. — Молли?

Последнее, что я вижу — символ анархии красного цвета, вырезанный на лбу мужчины, после чего теряю сознание.

— Молли! — Аттикус успевает подхватить меня, прежде чем я падаю на плиточный пол. — Черт, вы в порядке?

— Не знаю, — выдыхаю я. — Не знаю, что произошло. Внезапно все помутнело перед глазами.

Он выводит меня из лаборатории и ведет по коридору к темной комнате отдыха. Свет загорается, когда мы входим в помещение, и он помогает мне присесть в кресло.

Я делаю глубокий вдох.

— Спасибо. Не представляю, почему это произошло. Я видела картины и похуже, уж поверьте.

Аттикус садится с другой стороны стола и приподнимает одну бровь.

— Это улика, Молли.

— Безусловно, Аттикус. — Я ухмыляюсь. Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но затем закрывает и продолжает молчать. — Нам следует держать эту информацию в секрете. Ваш отец знает об этом?

— Нет, — говорит Аттикус. — Нет. Его не интересуют детали. Он просто хочет, чтобы это прекратилось.

Не могу сказать, что виню его за это.

— Что же, спасибо за вашу помощь и поддержку. Мне нужно возвращаться к организации безопасности, но я поработаю сегодня над этим.

— Будут еще смерти. — Это звучит, как утверждение. — Будут еще смерти, и этих людей никак не остановить.

У меня нет времени, чтобы даже спросить, какого хрена это означает, потому что он выходит из комнаты, и несколько секунд спустя открывается дверь лаборатории, группа экстренного реагирования проходит внутрь и начинает осматривать место преступления.

Линкольн

(Парень на байке)

— Это ошибка, — говорю я своему отражению в зеркале. Я разглаживаю волосы, пытаясь превратить беспорядок на голове в нечто респектабельное. Затем тру свой свежевыбритый подбородок, уже скучая по многодневной щетине, которую там обычно можно обнаружить. — Она — коп. Она находилась в «Корпорации Блю» всю неделю, проводила расследование. Она, наверняка, узнает меня, если мы разыграем ситуацию неправильно.

— Ты должен выбраться из этого подземелья, — слышится голос Шейлы из главной пещеры. Это моя комната, и здесь нет специальной оптики для того, чтобы Шейла могла воплотиться в своей голографической форме. Я сделал это намеренно. Никто не хочет видеть в своей спальне того, кто будет действовать на нервы, поэтому она стоит снаружи с уже заготовленными ответами на мои опасения. — И ты являешься компаньоном.

— Компаньоном, не принимающим активного участия, — ворчу я, по-прежнему раздраженный тем, что мне пришлось побриться. — А это означает, что я не обязан появляться на мероприятиях такого рода. Я не должен изображать из себя хорошего, притворяться, что мне есть дело, или что-то из того, что Кейсу обычно приходится делать. Именно поэтому он получает на пять процентов больше. Я плачу этому говнюку за то, чтобы он делал мою работу.

— Детектив будет полезен, когда все начнется, Линкольн. Тебе необходимо познакомиться с ней сегодня.

— А что, если она узнает меня? — Я выхожу из комнаты и смотрю ей прямо в лицо. — Что тогда? Что, если препарат не сработал? Вдруг его действие уже прошло? Что, если…

— В таком случае, тебе лучше быть там в тот момент, когда это произойдет, ты не согласен? Если она вдруг проснется ночью и вспомнит все, как ты думаешь, что она сделает на следующий же день?

— Если она увидит меня сегодня и начнет вспоминать, итог будет тот же, Шейла. Она тут же позвонит своему начальнику и арестует меня. Я окажусь в тюрьме, и вся наша сраная миссия полетит к чертям. Кому-то придется прийти, чтобы вытащить меня оттуда под залог. И это, определенно, будешь не ты. Ты всего лишь световое шоу. Кейс не может сделать этого, потому что тогда его сочтут причастным. Томас… — Я смеюсь. — Ну, а гребаный Томас просто не станет этого делать. Ну и кто тогда вытащит меня, если она меня схватит? Это просто сверх глупо.

— Я думаю, — говорит Шейла, поворачиваясь ко мне спиной и направляясь в сторону двери, ведущей в инженерную лабораторию, — что ты только что доказал мою точку зрения. Насколько может быть полезен новый друг? К тому же, детектив? — Она снова поворачивается ко мне и улыбается. — И не нужно оскорблять меня замечаниями насчет светового шоу. Я над этим работаю.

— Работаешь над чем? И с каких это пор называть тебя световым шоу — оскорбление? Голограмма этим и является.

— Я — не голограмма, Линкольн. — Она приподнимает подбородок и скрещивает руки. Жест, который олицетворяет неповиновение и обиду.

Я вздыхаю.

— Я знаю это лучше, чем кто-либо другой, Шилз. Помнишь? — Она старается сдержать улыбку, но у нее не получается. — Изначально я тебя создал.

— Да, ты, — признает она. — И это тоже хорошо, потому что, если бы не я, ты был бы совершенно одинок в этом мире.

Я киваю, соглашаясь. Она права, но и я по-своему прав.

— Она точно все поймет, Шейла. У меня плохое предчувствие насчет сегодняшнего вечера. Удача сопутствовала мне на протяжении пятнадцати лет, и сейчас, когда все на мази, она начинает ускользать от меня.

— Тогда сделай ее своим другом, Линкольн. В любом случае, у тебя нет другого выбора. Для нее есть место во всем происходящем. И ты это знаешь. Молли — это тот недостающий кусочек, которого ты ждал.

Но это не так. Она — тот кусочек, который я рассчитывал никогда больше не встретить. И теперь она… что же, мои дни сочтены.

— Я поеду на байке сегодня вечером. На старом байке.

— Но на нем ты растреплешь волосы.

Я смеюсь.

— Можно подумать мне есть до этого дело. — Старый байк — это не тот, который я разбил в прошедшие выходные. Старый байк — тот, на котором ездил мой отец. Без броских деталей. И он не подключен к Шейле, так что это, своего рода, наказание. В первую очередь, за то, что она заставила меня пойти. Я знаю, что она заинтересована в Молли, и, возможно, надеется подслушать хоть что-то. Но этому не бывать, властное маленькое световое шоу.