Он был в Париже молодым. И Париж стоил того. Он поселился в небольшой гостинице недалеко от Монмартра, в комнате под самой крышей.
Париж его ошеломил. Он балдел от столиков, выставленных на тротуар, от гостиницы на одного портье, от европейского завтрака в тесноте. От кафе в Латинском квартале, в котором часто завтракал Сартр. После лекций он изображал хемингуевщину, подолгу сидел в кафе, записывал впечатления в откидной блокнот, мелко, но часто выпивал. Все смешалось, как в калейдоскопе: Хемингуэй с его «Праздником, который всегда с тобой», Артюр Рембо с «Пьяным кораблем», Генри Миллер с «Тропиком рака», Камю с бунтующим человеком.
Он пообедал на Елисейских полях, о чем мечтал после прочтения «Праздника». Было дорого и невкусно. Но далеко впереди высилась Триумфальная арка, и этого ему было вполне достаточно.
Деньги заканчивались. Вечерами, выйдя из гостиницы, он спускался вниз к подножию Монмартра навстречу мигающей вывеске «Мулен Руж» в поисках бара подешевле.
Знаменитая Пляс Пигаль была больше похожа на ярмарку, чем на гнездо разврата. Стрип-клубы рекламировали вполне приличных женщин. На Рю де ля Веррери тусовались полчища геев.
В один из вечеров в приглянувшемся ему баре не оказалось свободных мест. Было лишь одно – за столиком, где уже сидела светловолосая девушка, похожая на сломленную неудачами актрису.
– Разрешите? – спросил он по-английски.
– Yа, welcome.
Когда он сел, она испытующе посмотрела на него.
– Ты русский?
После напряженного лекционного дня и бестолкового общения на английском он туго соображал и поэтому не удивился:
– А что?
– Я это сразу поняла. Лица европейских мужчин какие-то недоделанные, – она намотала на палец локон крашеных волос. – Ты, я надеюсь, при деньгах?
Он честно признался, что нет. Девушка сразу потеряла к нему интерес. Он тоже старался смотреть в сторону.
– Скучаешь? – спросила девушка, не выдержав молчания.
– Нет, – опять честно признался он. Никогда раньше ему не удавалось быть честным два раза подряд.
Ее звали Инга. Она рассказала ему про свою дочь, оставленную маме в поселке Электросталь, о своей квартире в Москве, которую надо срочно продать, и о сложной жизни русской модели в Париже. Она проработала моделью всего месяц, а потом ее выставили за дверь.
Из всего разговора о модельном бизнесе ему запомнилось лишь то, что любой промах парижане превращают в элемент индивидуального стиля. Он тоже всегда к этому стремился. Иногда что-то получалось.
Они вышли на ночную улицу, полную неоновых огней.
– Куда пойдем?
Кончилось все тем, что они зависли на каком-то углу, вдыхая запахи дешевого ночного клуба, в котором он оставил последние деньги. Гудела неоновая реклама. Редкие машины проносились мимо и сворачивали на широкий бульвар.
Было уже пять часов утра. Начинало светать. Фонари, потускневшие в утреннем свете, были похожи на ночных бабочек. В булочные завозили только что выпеченные багеты и круассаны.
Они расположились на бордюре, отделяющем тротуар от небольшого сквера, пили горячий кофе из автомата и ели багет, разломанный пополам.
Входная дверь отеля была не заперта. Портье дремал, лифт не работал. Поднимаясь по лестнице, пролет за пролетом, он немного отстал, чтобы посмотреть на Ингу сзади. Модель как модель, на ногах – кроссовки, что никак не отражалось на стройности ее ног.
Он сел в единственное кресло, которое было в номере, и стал смотреть, как она готовит коктейль из двух бутылок, которые он купил, чтобы отвезти в Ригу. Закончив трясти шейкер, она провела руками вдоль бедер, расправляя черную юбку.
– Это все. Спасибо за прекрасный вечер. Мне надо было выговориться. Спасибо, – чмок! Она грустно улыбнулась и отвела глаза.
Он не возражал. Ему хотелось спать. Тем более что еще один хемингуэевский роман неожиданно получил полное и буквальное воплощение[42].
P.S. Свою поездку в Париж Эдд восстанавливал в дневнике по памяти через восемь лет, когда Инга вновь появилась в его жизни. Они встретились при весьма сложных обстоятельствах, о которых он не мог не написать. Ему снова пришлось ее спасать, но уже по-настоящему.
Перед отъездом он продал на Монмартре несколько банок черной икры и вернулся домой с двумя сумками барахла от «Тати» и пластинкой французских шансонье.
После Франции его чуть было не отправили в Южный Йемен, изучать арабский социализм, но в последний момент маршрут изменили, и вместо Йемена он поехал на стажировку в Венгрию, как тогда говорили – в самый веселый барак социалистического лагеря.
У Будапешта был довольно запущенный вид, но он весь день просиживал в библиотеке и этого не замечал. Перестройка разваливала страну, и надо было успеть защитить докторскую диссертацию. Все было, как в Москве: книжная пыль, шуршание страниц, сырой ветер в открытые для проветривания окна. По субботам и воскресеньям в советском посольстве крутили голливудские фильмы.
Единственной проблемой было отсутствие денег. Он освоил несколько простых блюд – макароны с сыром, кашу со шкварками и обжаренным луком. К приезду Марсо ему удалось скопить на приличный шопинг, и они прошлись по магазинам Будапешта как белые люди.
Перед возвращением в Ригу ему стали приходить письма от еврейских друзей, отваливающих в Израиль.
Вернувшись в Ригу, он грубо отверг предложение вступить в Народный фронт и сразу же потерял всех своих латышских друзей. Как только коллеги по кафедре поняли, что он не будет петь в общем хоре радетелей за нацию, то перестали с ним здороваться. Он ответил им в своей привычной манере – послал всех к черту.
У него осталось всего несколько близких друзей. Костю и его команду прибило к нему политической волной. Юра – коренной рижанин, преподаватель Рижского института гражданской авиации, был знаком ему с детства. Еще двое, Виталик и Вадим, были морскими офицерами, преподавателями военно-морского училища в Болдерае и мужьями студенческих подруг Марсо. Под наблюдением жен они все четверо весело напивались по каждому серьезному поводу.
Из телевизора раздался назойливый голос очередного комментатора. Эдд взял пульт и начал переключать программы.
Марсо тоже уставилась на экран.
– Только что звонил Виталик, – сказала она. – Вся компания в сборе. Хотят устроить пьянку. Я поставила жарить курицу.
– Пусть приходят. Для пьянства есть любые поводы… Какая разница. Победил я или не победил.
По телевизору громко и восторженно объявили о победе Народного фронта, получившего более двух третей депутатских мандатов. На площади перед памятником Свободы толпа ликовала и пела. Результаты предстоящего голосования в Верховном Совете о независимости республики от Союза были предрешены.
Эдд подошел к телевизору и резко убрал звук.
В дверь позвонили. Голоса студенческих подруг Марсо были похожи на крики разбуженных тропических птиц.
– Куда вы дели своих мужей? – спросила Марсо.
– Они рыщут в поисках выпивки и закуски. Виталик сказал, что готов войти в новый мир, но только не на голодный желудок и трезвую голову.
– У нас все есть. Запасов года на два.
На лестничной клетке раздался шум, и в прихожую ввалились остальные.
– По какому поводу гулянка? – Марсо закрыла дверь ногой. – Вас было слышно еще на улице.
– Вот, хотели посмотреть на виновника торжества, – Юра кивнул на стоящего в дверях комнаты Эдда и передал Марсо пластиковый пакет.
– Зачем? – Марсо толкнула его в грудь. – Ты думаешь, мы совсем тут оголодали?
Гости придирчиво осматривали квартиру, отремонтированную за дешевеющие советские деньги.
– Отличный ремонт! – провозгласил общий вердикт Вадик и придирчиво подпрыгнул на паркете. – А что это за страшные звери на потолке? Прямо с герба Латвийского государства.
– Архитектором этого дома был отец Эйзенштейна, – объяснил Эдд. – Поэтому мы ничего не меняли.
– Чем слабее государство, тем страшнее львы на гербе, – изрек Виталик, уставившись на львов в углах потолочной лепки. – Скоро они издадут рык, и нам придется мотать отсюда.
