– Откуда? – переспросила она. – Приплыла с того берега. Не бойся, я еще не поселилась там навсегда. Лодку отнесло немного в сторону, в район северных окраин. Думала, что уже не застану тебя.

– Я сегодня начал поздно, поэтому не ушел рано.

– Плохо выглядишь. Твои мутные и пустые глаза смотрят на чужих жен, а сердце твое развратное.

– Это старость. Я перестал ездить на купание. К реке не подойдешь, все побережье застроено новыми домами. А дорога за город слишком пыльная. Только иногда на рассвете я выезжаю верхом, чтобы ненадолго ощутить себя вновь молодым и сильным. Ты хочешь составить мне компанию?

– Не обо мне речь, – в голосе Хатхорити прозвучало легкое кокетство.

Нем улыбнулся:

– Ты ведешь себя как молодая дурочка, которой вихрем задрало одежды!

– Тебе надо жениться.

– Спасибо за совет. Моя жизнь течет под знаком привычки, и меня это вполне устраивает.

– Тогда я предлагаю тебе другое. Ты должен исполнить волю богов.

Нем скривился:

– Каких богов! Все они повернулись к Египту спиной.

– Это все из-за вас. Пьянь подзаборная. – Хатхорити осуждающе оглянулась через плечо. – Вы тут сидите и пьете, как будто ничего не происходит. Как вы вообще можете пить эту кислятину?

– Вино не кислое, кислая вся наша жизнь! – Нем отхлебнул из кувшина. – У меня в горле все еще першит от пыли Кадеша.

– Пей лучше пиво. Пьяный от вина падает лицом вниз, а пьяный от пива – лицом вверх и может разговаривать с богами.

– Мне нечего им сказать.

– Я вижу, что ты готов пропить и прокутить не только эту, но и ту жизнь.

– У меня мало что осталось в этой жизни. Как и самой жизни. Вино оживляет воспоминания, Мне видятся волны, бьющие о борт корабля, и слышны голоса людей, которых уже нет на свете.

– Это обман.

– Я хочу быть обманутым. Что-то во мне горит, там внутри.

– Выпей облегчение живота. Я приготовлю тебе смесь из коровьего молока, чеснока, зерна и меда.

Ной поморщился.

– Горит не в желудке, а выше. Какая-то ярость вскипает во мне против всего, что происходит в городе.

– Это в сердце? Тут я бессильна. Только золото убивает все дурное в груди.

– И еще мне больно сидеть. А пастух ануса[52], которого я знаю, очень стар.

– Я тебя вылечу, – Хатхорити мгновенно соскользнула с лавки и опустилась на пол около его ног, сделав правой рукой отвращающий знак. – Остальное потом. Приходи ко мне завтра утром.

– В остальном я здоров.

– Этого нам знать не дано. Как не дано знать, что будет с Египтом.

– Да. Мирный поток времени прервался, – покачал головой Нем. – Египет теперь как смрадный мертвый лев, лежащий между двух пустынь!

– А может лев только спит. Как спишь ты и твои солдаты.

– Мы выполнили свой долг. Нам не в чем себя упрекнуть.

– Вы должны дать дыхание жизни тем, кому его не хватает.

Нем вздохнул.

– И это все, зачем ты пришла? – он внезапно ощутил уже давно не посещавшее его чувство беспокойства. – Я многое видел, многое знаю и не хочу ни во что ввязываться. Демоны больше не властны надо мной.

– Почему все, что я говорю, ты всегда принимаешь на свой счет. Ведь я говорю об отвлеченных вещах. – Помолчав, Хатхорити встала из-за стола и открыла дверь в сад. – Какая у вас тут скука по вечерам!

Нем кинул последний взгляд на бедра женщин, задрапированные в прозрачную ткань, и лениво поплелся вслед за ней.

 «Он хочет покоя! – продолжала бубнить Хатхорити. – Ему нечем себя упрекнуть… Всякий путь человека прям в глазах его, но только Господь взвешивает сердца».

– Хватит меня грузить, – рассердился Нем.

– Народ вымирает, – вскинулась Хатхорити. – А тебе и горя нет? Люди уже ни во что не верят. Только Исида сохраняет доверие людей.

– Отстань от меня. Да, мне все равно. Но равнодушие человека ничто по сравнению с равнодушием вечности.

– Я хочу тебе сказать вот что: грядет Исида, она сама наденет на себя пхент[53] и займет место на царском престоле, сначала Верхнего, а потом и всего Египта. И мир изменится к лучшему.

– Женщина на престоле Та-Кемт? Это противно богам.

– Она сама и есть Бог.

– Я никогда не поверю, что Исида низойдет до трона, чтобы управлять людьми, а не их судьбой. Лучше скажи, о ком идет речь.

– Ха! Оказывается, ты все еще видишь ясно, понимаешь тонко, судишь трезво. Может, и силы у тебя еще остались?

– Не для тебя, старуха.

– Я и не надеялась. Мое время прошло. Я говорю о Таисмет, жене Ноя, внучке божественной Амонасет. Она потомок древней линии египетских фараонов, начиная с царицы Хатшепсуп. И я могу это доказать.

– Я так и думал. Твоя воспитанница, конечно, прекрасная женщина. Но ты хочешь ей зла.

– Ее призывают боги.

– Оставь эти россказни. Говори по существу.

– В этом году жрецы храма Исиды в Абидосе готовят грандиозную мистерию здесь, в Фивах. В первый или четвертый день прибывающей луны после новолуния статуя Исиды приплывет в Фивы на храмовом судне. Надо сделать так, чтобы на берег в образе Исиды вышла Таисмет. И чтобы она смогла занять трон.

У Нема от удивления расширились глаза. Он несколько раз порывался что-то сказать, но слова застревали в горле.

– Ты, ты и все вы, кто это придумал, сошли с ума, – наконец прохрипел он. – Кто в это поверит!

– Когда корона окажется на голове Таисмет, злые языки умолкнут. Весь народ, вся номовая знать, весь фиванский клир, все чиновники согнутся перед новой властью. Покрытому славой победителю они целуют ноги, пусть даже он придет к ним по колена в крови.

– Я не хочу в этом участвовать.

– Захочешь! Еще год-два и твое лицо станет желтым, как древний папирус. Поспеши!

– Почему я?

– В молодости ты был храбр до безрассудства. Теперь ты стар, а значит, терпелив. И это хорошо. Прольется кровь. Но тебе ведь к этому не привыкать.

– Кто еще знает об этом замысле.

– Кроме Таисмет и Ноя еще пять человек.

– Фиванский корпус?

– Там одни наемники. Они пойдут с теми, кто больше заплатит.

– Нубийский корпус?

– Он в жалком состоянии, но пойдет за своим командиром.

– Я должен подумать.

– Думай, но не очень долго, – Хатхорити лукаво прищурилась, показав кончик языка между зубами. – А ты еще ничего.

Нем опустил голову и сказал с оттенком грусти:

– Я позвал бы тебя в свой дом, но зачем нам это?

– Приди ко мне завтра после заката солнца. Я приведу к тебе девушку, какой у тебя еще никогда не было. И вылечу твой анус.

После того как Хатхорити ушла, Нем еще долго нависал над кувшином вина, бурча что-то себе под нос.

Из дневника Эдда Лоренца

Перед зданием Верховного Совета колыхалась огромная толпа. Я шел вслед за Костей. Внезапно между нами возник телеоператор, толстый, как бочка. Камера заслоняла ему пол-лица. Он чуть присел и полез камерой ко мне в ноздри. «А ну, убери свою поганую камеру!» – разозлился я и с разворота двинул его локтем. Он упал на четвереньки, а камера грохнулась на асфальт. Что-то от нее отлетело и ударило меня по ноге. Раздался трехэтажный мат. Народ расступился. Я, как ни в чем не бывало, пошел дальше. Оператор меня догнал и, схватив за рукав, резко развернул к себе лицом. Я чуть было не потерял равновесие, но устоял. Он стал что-то говорить, но я его перебил. «Ты что, не понял? Мы уже в Европе! Твоя свобода тыкать мне в лицо своей сраной камерой ограничена расстоянием вытянутой руки до моего носа». Я оторвал его руку от своего рукава и резко оттолкнул.

Из-за этого инцидента тропа сквозь толпу исчезла. Костя схватил меня за локоть и стал пробиваться вперед, заслоняя от самых настырных.

– Телевидение – это такая гнусь! – не мог успокоиться я. – Да и газетчики тоже. Они вообще – болезнь. Поэтому никаких сантиментов. Как что, так в глаз.