Ахмес кивком головы подозвал к себе ординарца и, обведя широким жестом сумятицу, царившую в зале, приказал:

– Напои всех как следует. А танцовщицам обещай двойную плату, чтобы не расходились до утра. Или хотя бы до того, как последний из гостей завалится под скамью, – Ахмес подмигнул Ною. – Не уходи, человек должен жить сегодняшним днем и наслаждаться жизнью. Разве не об этом поют в Фивах на каждом углу?

Ною предложили выбрать любую танцовщицу по праву первой руки. Но ничего не выбиралось. От первых глотков вина ему стало тошно, и он покачал головой.

Внезапно в ярко освещенный круг ворвалась девушка со светлой кожей. На ней был легкий, ниспадавший мягкими складками белый хитон. Под прозрачной тканью мелькали контуры крепкого тела. Она подняла над головой бубен и резкими ударами привлекла внимание пирующих.

– Возьми ее, – предложил Ною уже отчаявшийся Ахмес.

– Кто она?

– Танцовщица при храме Астарты[49] в Абидосе. Трахается в пользу алтаря, – Ахмес несколько раз хлопнул в ладоши, подбадривая танцовщицу. – Она считает свое интимное место святилищем, и, я тебе скажу, это действительно так. Ты прав, Азия уже здесь на подходе к Фивам. Но что в этом плохого? Ничего! Помнишь, как мы славно поимели азиаток, в этом, как его, в храме Кибелы? – Ахмес закатил глаза. – Мне никогда больше не приходилось иметь дело со столь ненасытными жрицами. До сих пор яйца болят. Надо признать, что культ нашей Исиды не так интересен.

Танцы закончились. Ной слонялся по казарме из угла в угол, не зная куда себя деть. Вино шумело в голове. Везде – на кроватях, скамьях, на полу – извивались, стонали и дергались голые тела. Одна танцовщица, измученная пьяным кавалером, орала, чтобы он кончал быстрее. «Когда же ты наконец спустишь, козел?! Ну давай, давай».

Ной равнодушно смотрел на царящий вокруг разгул. Сам он еще не утратил чувство меры и красоты. Хотя в походах, на отдыхе, бывало всякое. Выбор невелик – набить брюхо, выпить вина и предаться разврату.

Светлокожей танцовщицы нигде не было видно. Он немного поиграл в сенет[50] с еще не пьяными, но уставшими от любви офицерами, и проиграл несколько золотых колец.

Финикийка появилась внезапно. Ее большие миндалевидные глаза мечтательно смотрели сквозь длинные ресницы. Ной подошел к ней вплотную. Она стала нервно теребить золотую бахрому на поясе.

– Мне приходится видеть много танцовщиц. Но все они не стоят тебя одной.

– Вот как! – финикийка резким движением развязала пояс и скинула хитон. Весь ее наряд теперь состоял только из золотого обруча на голове и сандалий на ногах. – В самом деле?.. – Она обвила руками его шею. – Посмотри на меня еще раз. Говорят, что я вторая среди красавиц Египта.

– А кто первая. – Ной глубоко задышал, пытаясь справиться с возбуждением.

– Таисмет, твоя жена. – Финикийка присела у его ног. Ее взгляд стал отсутствующим.

То, что произошло потом, сразило Ноя наповал. Когда спазмы утихли, он удивленно посмотрел на финикийку сверху вниз. Она явно не собиралась ничего выплевывать.

– Зачем?

– Ты захочешь увидеть меня еще раз.

Вечеринка закончилась. Ной вышел на террасу проветрить голову. Танцовщицы, закутавшись в плащи, спускались к берегу. Луна над рекой медленно умирала, приобретая темно-красный оттенок. На левом берегу все еще были видны величественные строения храмов Корнака и Луксора. А со стороны Некрополя доносился протяжный вой шакалов, выкапывающих тела бедняков, похороненных под тонким слоем песка.

Он проводил финикийку до лодок и вернулся. После свежего ночного воздуха в нос ударил тяжелый запах пота, духов и вина. Ахмес спал. Ной подошел к шкафу, вынул документы фиванского корпуса и разложил их на столе. Ему хватило всего нескольких минут, чтобы понять, что корпус представлял собой серьезную силу.

Нем вел размеренный образ жизни. Ему не было еще и сорока, но он считал, что уже прожил свою жизнь.

В его бороде и волосах серебрилась седина. Мужественное лицо избороздили многочисленные морщины; но глаза смотрели ясно. Единственно – складки вокруг губ выдавали глубокую печаль.

Он знал, что еще несколько лет, и он начнет подсыхать, как заготавливаемый на зиму финик. Потом из него сделают мумию и отправят в бесконечное плавание на Запад, в страну Осириса.

Много лет назад Нем был начальником стражи в Фивах. Во время смуты он ни во что не вмешивался, лишь поддерживал в городе порядок. Это спасло ему жизнь.

Теперь он целыми днями слонялся по дому и сильно набрал вес. Единственным его развлечением была еженедельная пьянка со старыми боевыми друзьями, которые зарабатывали тем, что отдавали своих рабов внаем, а сами бездельничали, шатались по городу и задирали всех, кто не выказывал им восхищения.

Подходя к пивнушке, Нем выпрямил спину и подтянул живот. Его израненное тело жестоко страдало от жары, а от постоянной усталости кружилась голова. Он повел широкими плечами и, изобразив на своем лице некое подобие улыбки, толкнул ногой дверь.

По нахлынувшему на него шуму и запаху Нем понял, что гульба идет полным ходом.

Его появление в кабаке было встречено веселыми выкриками. Ему сразу преподнесли кувшин вина, и он пил и пил, откинув голову, стараясь не пролить вино за воротник.

Осушив половину кувшина, Нем грузно осел на лавку возле стола. Отодвинув в сторону глиняные миски с остатками еды и отогнав надоедливых мух, он навалился грудью на край стола, чтобы незаметно отдышаться. Большинство посетителей играли в кости. Одна из костяшек, сделанная из таранной кости овцы, с глухим стуком подкатилась к его кувшину. Он взял ее, повертел в руках и покатил обратно.

Братство бывших стражников уже давно потеряло смысл. Когда-то на их сборищах кроме вина и женщин присутствовала надежда. Теперь никто толком не знал, что должно произойти. Все соглашались с тем, что так больше продолжаться не может. Но вместе со временем уходили силы и желание что-либо делать. Оставалось только топить злобу в вине.

Нем допил вино и прикрыл глаза. По мере того как хмель ударял в голову, возникало легкое волнение в душе, приводящее его в отчаяние своей скоротечностью. Он увидел себя еще молодым, лежащим в объятиях чернокожей женщины, услышал пение птиц и далекую музыку. Впереди был целый мир, волшебный богатый мир.

Но эти ощущения быстро прошли и от выпитого вина на него навалилась еще большая усталость. Вино было кислым, и, чтобы отбить оскомину, он стал задумчиво грызть подобранный на столе стебель чеснока.

Он вспомнил разговор со старым спившимся жрецом: «Тем, кто пьет только воду, знакома лишь грубая природа вещей. А тот, кто пьет вино, получает крылья, чтобы летать около вечности. Опьянение освобождает дух из темницы человеческого тела».

«Значит, смерть – это вечное опьянение, – подумал Нем. – Не так плохо».

За соседним столом два торговца обсуждали удачную сделку с лошадьми. Лошади были куплены в Египте и переправлены в Иудею. Оказалось, что хорошая лошадь в Иудее стоит сто пятьдесят сиклей. Нем лениво подумал, что он тоже мог бы торговать. Но зачем?

В кабаке появились местные красавицы с длинными, окрашенными оранжевой хной ногтями и томным взглядом обведенных сурьмой глаз.

Вслед за ними в кабак вошла его старая подруга Хатхорити. Ее тело с ног до головы было обернуто в грубую льняную ткань, расшитую бисером, голова плотно повязана платком, концы которого свисали на плечи и спину, дешевые украшения гроздьями ниспадали на грудь.

Порыв ветра с грохотом захлопнул за ней дверь.

Увидев Нема, она помахала ему рукой.

– Будь жив, цел и здоров[51].

Нем нехотя встал и пригласил ее сесть рядом.

– Откуда ты взялась, дитя погибели?

Хатхорити с издевательской улыбкой оценивающе разглядывала его. Нем понял, что она им не довольна.