– Независимо от решения суда я подам в отставку и уеду в Танис, – заключил Усеркаф. – Честному человеку в Фивах делать нечего.

– В Танисе не лучше, – Ной пристально посмотрел в глаза Усеркафа. – Таисмет говорила тебе о своих планах? Ты с нами?

Усеркаф надолго задумался.

– Вы вступили на опасный путь. Но я тоже не могу больше жить без цели и смысла, а потом тихо уйти на Запад, в поля Осириса.

Когда Ной уже собирался уходить, в участок привели арестованных грабителей. Их было трое: крестьянин Асут, каменотес Хепи и ремесленник Ирамун.

Больше всего был перепуган Асут, поэтому Усеркаф допросил его первым:

– Рассказывай все, как на суде Осириса.

– Что рассказывать.

– Как вы оказались в гробнице?

– Когда стало нечем кормить детей, мы прекратили работу и потребовали денег. Но денег нам не дали.

– Кто не дал?

– Какие-то люди, которых, как они сказали, прислал сам чати.

– Чем вы занимались?

– Грузили баржи зерном.

– Где брали зерно?

– В закромах царя.

– И куда отплыли баржи?

– Мы слышали, что в западную протоку дельты.

– Ты не сказал этим людям, что в городе голод?

– Сказал.

– И что?

– Меня избили

Ной и Усеркаф переглянулись.

– Ты сможешь подтвердить все, что видел, – Усеркаф придвинул к нему лист папируса.

– Да. И не только я. Все, кто грузил баржи, могут это подтвердить. Нас обманули. Не заплатили ничего. Но я не умею писать.

– Я сам все напишу, а ты поставишь свою закорючку. Назови имена тех, кто работал с тобой.

Асут назвал.

– А теперь рассказывай, как вы проникли в гробницу.

Усеркаф и Ной слушали, как все трое на протяжении многих дней обдумывали план и воровали инструменты. Как потом подпаивали стражу и пробивали ход в подземную камеру гробницы.

– Погребение было защищено плитами и покрыто щебнем. Мы убрали щебень и отодвинули плиты. Под ними оказалась камера, а в ней известняковый саркофаг. Этот известняк, я знаю, он из мемфисских каменоломен.

– Что было написано на саркофаге?

– «Является и милостива к вам Амон-Асет».

Ной и Усеркаф опять переглянулись.

– Так, и что было дальше?

– Ничего. Это был кенотаф[48]. Мы разжились только небольшой погребальной фигуркой. Я подумал, что ее нарочно оставили на саркофаге в насмешку над теми, кто проникнет в гробницу и найдет ее пустой.

– Где она?

– Что?

– Эта фигурка.

– Я швырнул ее в кучу мусора. Мы были очень рассержены и поэтому расписали стены всякими каракулями, нацарапали разные нехорошие словечки.

– Так. Завтра утром ты принесешь мне погребальную фигурку. А теперь можешь идти. Вы тоже – Усеркаф зло посмотрел на остальных, – и не дай вам боги еще раз попасться мне на глаза.

Выйдя из полицейского участка, Ной пересек Город мертвых по диагонали, сокращая путь к казармам фиванского корпуса. Бледный призрачный свет сумерек заливал многочисленные надгробия. По небу беззвучно проносились тени летучих мышей.

Луна осветила огромный барельеф лежащего шакала – символа местного братства жрецов, управляющих вооруженными стражниками и дрессированными животными. Пугающее изображение шакала присутствовало и на всех печатях гробниц, но это никого не отпугивало.

До самых казарм его преследовала мошкара, потом к ней присоединялись тучи ос, буквально кишевших в воздухе возле боен. От дурных запахов и едкой пыли перехватывало дыхание.

Стены казарм казались красными от факелов, чадивших в руках снующих чернокожих слуг.

Ной ждал. Только через полчаса нашли офицера, подтвердившего его личность.

Идя в сопровождении часовых вдоль длинных, приземистых строений, он профессионально всматривался в лица идущих навстречу воинов. Почти все они отличались от египтян. Черные – выходцы из южных стран, светлые – ливийцы и семиты. Ливийцы были высокого роста, подтянуты и костлявы, со светлой, как у египтян кожей. Семиты более приземисты и почти все горбоносы. Навстречу шли и совершенно незнакомые ему воины, черные с толстыми руками и ногами, огромным брюхом и свисающими на плечи длинными космами спутанных волос. К их спинам и лодыжкам были привязаны хвосты пантер.

Охрана казарм почти полностью состояла из шерденов – здоровенных парней с Севера, принадлежавших к народам моря, худощавых и хорошо сложенных. Они выглядели устрашающими, но редко участвовали в боях.

Ной знал, что когда фиванские цари начали освободительную войну против гиксосов, их войско состояло только из египтян. Это обеспечило победу. Что теперь? Можно ли в случае войны рассчитывать на весь этот сброд?

Ахмес, командир фиванского корпуса, принял Ноя в огромной комнате, ярко освещенной масляными лампами. Он носил искусственную бороду из овечьей шерсти, переплетенную металлическими нитями. Парик был сплетен в мелкие косички.

Ной сел на предложенный ему стул. Он знал Ахмеса много лет. Это был хороший и честный вояка. Но убеждать его участвовать в заговоре не имело смысла. Самое большое, на что Ной мог рассчитывать, – это нейтралитет корпуса в предстоящих событиях.

– Жрецы должны служить храмам, – рассуждал Ной. – Но храмы стоят на земле, в окружении беспокойного мира. Поэтому храмам нужно сильное государство, как государству – богатые храмы. Почему жрецы вмешиваются в мирские дела. Когда-то мы с тобой жили в великой стране, мы были знатны и сильны. Теперь сила первосвященника, который хочет объявить себя царем, уступает одному твоему корпусу.

– Все это пустые разговоры, – возражал Ахмес. – Когда я сидел в Эсне, я чуть не каждый день получал указания, что делать и что не делать. И каждую блоху из канцелярии дворца встречал с почестями, которые никогда не оказывали мне. Каждый папирус, присланный из Таниса, добавлял мне причин ненавидеть эту землю. Я хочу быть хозяином большой усадьбы и не зависеть от прихотей власти. Независимые Фивы дадут мне эту свободу. Ты говоришь о его первосвященстве как о самозванце. Но он защитил меня, когда из Таниса пришел приказ о моей отставке. Он благоволит ко мне.

– Ты ненавидишь не землю, а правление слабых людей в Танисе, – продолжал убеждать его Ной. – Сейчас по велению Титуса ты бросишь в них копье, но оно попадет в сердце Та-Кемт. На нашу древнюю землю придут другие народы и другие боги.

Ахмес слушал только из вежливости и нетерпеливо поглядывал на двери. В комнату вошли танцовщицы. Ахмес отдал распоряжение ординарцу. Когда танцовщицы вышли, он снова повернулся к Ною.

– Разве с ослаблением власти Таниса мы с тобой не стали более свободными?

– Свободы теперь больше, чем тараканов на кухне. Но скоро на Север придут ливийцы, а сюда, на Юг, нубийцы. И от твоей свободы останется обрезанный член.

Ною надо было встать и уйти, а он все говорил и говорил, пытаясь в чем-то убедить человека, который для себя уже все решил. Ахмес слушал его со снисходительной улыбкой на лице, из-за которой Ной стал сбиваться в тщетной попытке найти какие-то убедительные, но еще не высказанные слова.

Некоторое время они молчали. Ахмес по-отечески положил руку на плечо Ноя.

– Ты пришел вовремя. Сегодня я предпринимаю отчаянную попытку развлечься. – Ахмес скрестил ноги, наблюдая за вошедшей в комнату рабыней, разливающей вино. Когда она вышла, он протянул кубок Ною. – Только что причалили две лодки с музыкантами и танцовщицами, и еще третья, нагруженная всякими яствами, цветами и винами. Вздрогнем?

Они прошли в большой зал. Повсюду, на низких, покрытых подушками скамьях, сидели офицеры корпуса. Маленькие черные рабы из Нубии изо всех сил махали опахалами из страусовых перьев, создавая небольшой ветерок. Рабыни разносили на больших подносах еду.

Когда все заняли свои места, на середину зала выбежали девушки. На каждой был венок, косы украшены лентами и небольшими шариками. Зрители от восторга затопали ногами.

Девушки исполнили быстрый танец. Они откидывались далеко назад, доставая пол вытянутыми руками, а затем высоко поднимали ноги и неистово вращали бедрами.