Однако Соня коротко помотала головой, отвергая его догадку.

Глеб снова заглянул в прекрасные медовые глаза, лихорадочно блестящие от непролитых слёз, и мозг пронзило новое подозрение.

- Тебя изнасиловали?

Девушка съёжилась ещё сильнее, хотя он бы не подумал, что такое вообще возможно. Опустила голову; кажется, попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно шевельнула губами.

Ответа уже и не требовалась. Всё стало более чем ясно.

- Кто?

- Какая вам разница? – прошелестела она.

А зайчонок-то и впрямь храбрый. Огрызается, будто и не тряслась только что как овечий хвост. Да и сейчас продолжает.

Глеб и сам не знал, какая ему разница. Но с каких пор его приказы подлежат обсуждению?

- Садись, - он слегка подтолкнул девчонку обратно к дивану и досадливо поморщился, перехватив очередной испуганный взгляд. – Да не бойся, не буду я тебя больше трогать. Рассказывай.

Абсолютно не понимая, зачем это делает, налил в чашку остатки чая, подтолкнул девчонке.

Соня будто окаменела или превратилась в ледяную скульптуру. Сидела, стиснув в ладонях остывающую чашку, и не могла выдавить ни слова. Язык не поворачивался – фраза, которая всегда казалась ей образным преувеличением, оказалась вполне себе применима к физической реальности.

Соня вообще не была готова делиться трагедией прошлого, даже подруге не рассказывала. А уж исповедоваться перед этим человеком было тысячекратно сложнее. Он ведь сам только что едва на неё не набросился. Соня и теперь не чувствовала себя в безопасности. Да, обещал не прикасаться, но разве можно такому верить?

И зачем, зачем ему нужны её откровения? Убедиться, что не обманула? Увидеть, какая она слабая и никчёмная, и отвернуться от неё? Последнее было бы хорошо.

- Отчим… - она не узнала собственный голос.

- Как?

От нового вопроса сердце болезненно сжалось, а потом заколотилось, как сумасшедшее, под лавиной мучительных воспоминаний, которые она уже несколько лет усиленно гнала прочь.

Но неужели Молотов хочет услышать всё в подробностях? Он из тех, кто получает удовольствие от пикантных историй, и если решил не трогать её, то хочет развлечься хотя бы так?

Наверное, он что-то понял по её лицу, потому что раньше, чем Соня что-нибудь сказала, уточнил:

- Мать куда смотрела?

Холодный сухой тон, как на допросе. Нет, он не смакует её унижение. Похоже, ему всё равно, вот только зачем тогда спрашивает?

- Она медсестра, часто уходит на ночные дежурства, - глухо проговорила Соня. – Мы оставались одни… В первый раз он был очень пьян и на что-то разозлился. Сказал, что сейчас научит уважать старших и…

- Это был не единичный случай?

Новый вопрос обрушился, как удар. Соня торопливо прижала ладонь ко рту, закусила палец. Ещё немного, и вместо слов из горла вырвется крик. Отчаянный и бессмысленный вопль бессилия и боли.

Будто и не было прошедших лет свободы, она снова почувствовала неизбывный, животный страх, когда-то бывший её постоянным спутником.

Почему, зачем или за что она должна снова окунаться в эту грязь, в мыслях переживать всё заново? Она ведь не просила сочувствия или жалости. Да и кто ей может посочувствовать? Уж не Молотов точно. Да он и не пытается этого изобразить. Но и заканчивать расспросы тоже не собирается.

- Почему никому не рассказала?

Соня судорожно вздохнула. Вспомнив о чае, жадно сделала несколько глотков.

Надо собраться. Пока она не удовлетворит его интерес, он не отпустит. Отвечать всё равно придётся, причём с теми подробностями, которых пожелает Молотов. И если она хочет, чтобы всё поскорее закончилось, надо собраться.

- Я сказала маме, - монотонно заговорила Соня, стараясь абстрагироваться, представить, что всего лишь пересказывает сюжет какого-нибудь фильма. По правде сказать, получалось плохо. – Она не поверила… При ней он совсем другой. А я… Я была против их брака, и мама решила, что я так хочу избавиться от отчима… Он ей так сказал… Она очень хорошая, ей сложно представить, что произошедшее со мной вообще возможно…

- Почему не пошла в полицию? Медицинское освидетельствование не прошла?!

Молотов повысил голос, словно разозлился. Тоже считал, что случившееся – её вина? И её же винил в том, что сегодня остался без запланированного удовольствия? Соня подавила рвущийся наружу истеричный смешок.

- Он угрожал. Когда я рассказала матери, избил меня и сказал, что если ещё раз хоть кому-то заикнусь – продаст в Турцию... Я хотела жить. На свободе! Да, я не умею бороться, и я оказалась не способна умереть во имя чести, но я имею на это право, я живой человек! Я же ничего от вас не прошу, почему вы не можете оставить меня в покое?!

Соня сама не поняла, почему её вдруг прорвало. Страх перед Молотовым никуда не ушёл, достучаться до него она тем более не надеялась. Просто поняла, что ещё одного вопроса в этом равнодушно-холодном тоне не выдержит.

Несколько томительно долгих секунд он молчал, пристально изучая её. Как какую-нибудь подопытную букашку…

- Могу, - наконец ровно обронил он. – Иди к себе.

Соня не заставила себя долго упрашивать. Однако как бы она ни торопилась, всё равно не успела уйти прежде, чем её остановил очередной вопрос.

- Погоди. Адрес скажи.

- Какой адрес? – искренне не поняла она.

- Прабабушки моей! – Молотов почему-то снова разозлился. – Адрес, по которому этот ублюдок обретается.

- З-зачем? – от удивления она снова начала заикаться.

В голове за один миг пронеслись самые невероятные догадки, но воспринять всерьёз хоть одну из них было невозможно.

Молотов шумно вздохнул, будто это она безжалостно донимала его вопросами и жутко утомила.

- Соня, когда ты наконец усвоишь, что если я что-то спрашиваю, надо просто ответить.

Желание поскорее остаться в одиночестве было намного сильнее мимолётного недоумения, поэтому она послушно продиктовала адрес родительской квартиры и быстро, пока Молотов не заговорил снова, выскользнула за дверь.

Чертовски хотелось напиться. Собственно, ему никто и не мешал, поэтому Глеб, недолго посомневавшись, устроился перед камином с бутылкой виски.

Впервые за много лет не получалось в себе разобраться. Он действительно собирался впрячься за девчонку? За официанточку, которую приметил-то только вчера и притащил в дом сугубо ради эксперимента? Зачем? Зачем стребовал адрес, зачем вообще её расспрашивал, хотя девочка явно не горела желанием откровенничать?

Нет, для него ничего не стоит наказать обидчика, но дело ведь не в этом. Девчонка не входит в число родственников и друзей, она ему даже не любовница. Не под его ответственностью, как ни крути. Так какого чёрта?!

Глеб никогда не считал себя человеком, склонным к сочувствию. Да и вообще к каким бы то ни было сильным эмоциям. Всё, что он делал, всегда было обусловлено здравым смыслом, выгодой или собственным кодексом чести, принятыми на себя обязательствами.

В справедливость Глеб не то чтобы не верил, он о ней не задумывался. Считал пустой и необязательной условностью. В мире существовали куда более древние, могущественные и закономерные правила, чем выдуманная людьми справедливость. Например, система «хищник – жертва». Право сильного. Где справедливость в охоте льва на антилопу? Так зачем её искать в охоте, скажем, грабителя за запозднившимся прохожим?

В жизни случается всякое, и всё это в любом случае укладывается в рамки самой жизни. Да, кто-то подставляется сам, по собственной глупости. Шатается поздним вечером по неблагополучному району; надевает короткую юбку и глупо хихикает; демонстрирует золотые часы в компании малознакомых собутыльников… А кто-то не имеет ни малейшего шанса избежать проблем, страдает ни за что. Но и это – жизнь. Обыденность. Бывает. Самой природой созданная система работает.

За всех обиженных заступаться – жизни не хватит. И главное, смысла никакого.