Я сжала губы, которые оставались сухими даже после жирного супа.
— Оливия, ты не имеешь права так говорить про своего отца…
— Не имею? — она нарочно сделала удивленные глаза. — Я имею полное право говорить о вас двоих все, что думаю, потому что вы двое не подумали обо мне даже минуты, когда принимали свои дурацкие решения. И более того — я вас обоих предупреждаю — только посмейте сказать вашу правду Богдану, я тогда все расскажу бабушкам, обеим! Шантажирует ее Савочка… Да ты не представляешь, что такое шантаж в моем исполнении! Только откройте рот. Я сделаю все, чтобы Богдан возненавидел папочку так же, как ненавижу его я!
Она почти выкрикнула это свое «Я» — и я дернулась, точно получила в нос камнем или кулаком, сильно-сильно: так, что захотелось плакать.
— И меня ты ненавидишь? — задала я ненужный вопрос.
Оливия вскинула голову, посмотрела на меня свысока и изрекла:
— До этой минуты нет, а сейчас да. За твою трусость. Когда ты оставляла Савку на ночь, ты не боялась, что папочка вдруг поругается с Юлечкой и припрется к тебе? Не боялась?
Я молчала. Тут шел монолог. Мое участие не требовалось.
— Жалко, что он не застукал вас. Ох, как жалко…
И дочь замолчала. Высказалась!
— Тебе должно быть стыдно, Оливия. Мы столько для тебя сделали и делаем.
— Да… — растянула она. — Вы столько для меня сделали, до сих пор расхлебываю вашу кашу на кислом молоке. Уже тошнит, честное слово. Божечки, и зачем я только хамила тете Юле. Она — святая!
— Она продажная тварь, — процедила я сквозь зубы. — Она никогда не должна была соглашаться выходить замуж за твоего отца. Никогда. Но эта меркантильная сучка хотела заполучить то, что на вознаграждение за оказанную нам услугу не смогла бы себе позволить. Если бы она сказала твоему потерянному отцу «нет», то все было бы иначе…
— Что иначе? — прошипела дочь. — Ты взяла бы Богдана себе?
Пришлось кивнуть.
— У меня бы не было выбора.
— Выбор есть всегда. И ты выкинула моего брата, как выкинула меня…
— Ты сама ушла! — не выдержала уже я капитального наезда.
— Я сбежала! Ты Барсика больше любила, чем меня. Я тебе второго кота приволокла, чтобы Серому жизнь сахаром не казалась!
Я снова прижалась взмокшей спиной к спинке стула.
— Это ты сейчас все на ходу сочиняешь? — еле прошевелила я губами.
— Я тебе как на духу сейчас говорю. И готова сказать папочке и про Савку, и про себя, и про все, что угодно. Чтобы ему наконец стало плохо! Как было плохо мне!
Я зажмурилась и принялась считать до десяти, чтобы не сказать ребенку гадость. Какие же они, какие же они все неблагодарные эгоисты…
— Только сначала уволься и освободи квартиру, за которую платит отец.
— То есть ты снова выбираешь его, а не меня?
— Такого выбора никогда не стояло! — шипела я слишком громко.
— Такой выбор стоял. Такой выбор ты сделала, когда сделала Богдана. Это все ты! Без тебя у Алексея Михайловича ничего бы не получилось. Побурлил бы, побурлил, да затух!
— Три года! Он изводил меня три года! — шарахнула я по чужому столу кулаком, не жалея ни презренный металл ножек, которые у стола чуть ли не подкосились, ни свои несчастные пальцы, которые безумно заныли.
— Я уволюсь, — проговорила Оливия тихо и встала, чтобы схватить куртку и сумку. — На свадьбу можете меня не приглашать. Не приду. Я передам от тебя Савке привет. Не переживай.
Я вскочила и схватила дочь за руку, но она вырвалась.
— Пожалуйста… — почти взмолилась я, хотя и не смогла повысить голос даже на один тон.
— Это моя жизнь, мамочка. Разбирайся лучше со своей. Пока с ней не разобрались другие.
Она развернулась и вышла. Я села и с трудом подняла руку, чтобы подманить официанта для оплаты неоконченного обеда. Руки тряслись и с превеликим трудом подчинили себе молнию сумки, но держать руль не могли. Я сжала ими телефон и вызвала номер Супрядкина.
— Бросай все и приезжай домой! — сказала я в трубку и замолчала.
Домой — как вырвалось-то легко, но разве это его дом?
— Что-то с Оливкой? Где она, черт возьми?
— С ней все хорошо. Приезжай домой. Я буду там минут через сорок-пятьдесят. Как пробки будут…
— Что стряслось?
— Ничего. Просто приезжай. Пожалуйста. Если у тебя встреча, — спохватилась я, — то это ждет. Приезжай, когда сможешь…
Только не тогда, когда я уже не смогу говорить… С тобой. О главном. О нашей единственной дочери.
Глава 10.1 "Чистые руки"
Нет ничего противнее теплой водки, но именно ее я налила в две рюмки, ожидая своего благоверного. Жаль, черного хлеба не купила по дороге. Времени не было. А то вышли бы настоящие похороны… нас как родителей.
— Ты хочешь, чтобы я совсем поседел? — рухнул на меня Супрядкин прямо через порог, имитируя какие-то звериные объятия. — Висков мало?
Я еле выбралась из-под его туши, лишь чудом оставшись в вертикальном положении.
— Мне руки мыть или я без ужина? — решил он начать с шутки наш нешуточный разговор.
Догадался, что дело пахнет керосином. Руки всегда должны быть чистыми, даже когда они грязные от копания в чужом белье.
Коты рядком уселись на диван, точно зрители сюрреалистического кино. Нет, трагикомедии. Да нет же, просто комедии — бытовой, дешевой.
— По какому поводу пьем?
Лешка не протянул руки к рюмке, просто уставился на водку взглядом. Пустым, уставшим. Тяжелый день? Или тяжелые думы?
— По печальному. Твоя дочь сказала, что нас ненавидит. Не хочет иметь с нами ничего общего.
Лешка перевел взгляд на меня и не изменился в лице.
— Это не новость, — выдал он еще более устало. — Что-то новенькое есть? Саша съехал? Сергей был послан лесом? Кот ее где собирается жить? С нами?
Мне захотелось выплеснуть водку ему в харю. Вот серьезно захотелось… Ему все пофиг? Так, что ли?
— Ты не понимаешь, что происходит? Вот совсем не понимаешь?
— Да я все понимаю уже не один год, — он выпрямился на стуле, на котором сначала развалился. — Не понимаю только, почему это для тебя стало такой новостью.
Да, для меня это новость. Печальная. И я сейчас разделяла желание Оливки сделать этому козлу больно. Он ведь больше меня видел дочь последнюю пятилетку, но ведь не сделал ничерта, чтобы с ней сблизиться!
— Да нет, это не все новости… — я сжала пальцы на столе, чтобы не схватить рюмку и не выпить для храбрости. — Она решила завести роман с моим бывшим любовником.
Леша уже сидел прямо, поэтому и не подался вперед: некуда, между нами стол и тишина. Звенящая, давящая, плющащая мозг тишина…
— А вот это действительно новость… — выдал он наконец тихо и остался сидеть.
Снова тишина. Зловещая. Хоть бы рюмку схватил и плеснул мне в лицо. Ну ведь так должны мужики реагировать на измену жен! Или рогами в потолок уперся, так что не сдвинуться с места…
— Бывшего? — то ли спросил, то ли просто повторил за мной Супрядкин.
— Ну да, бывшего…
— Интересные дела…
И интересный взгляд, которым он приклеил меня к месту. Снова тишина. Пугающая. Хоть бы поругался, что ли? Мат весь забыл? Ну не может такого быть!
— Ничего интересного, — стучала я по столу дрожащими, сцепленными в замок пальцами. — Ну, да, интересно… Я пыталась отговорить ее, но она упрямится… Он не может ей нравиться… — говорила я, хотя не верила собственным словами.
Савка ей понравился. Сумел, подлец, очаровать. Чем только непонятно. Губами?
— Старый слишком?
Боже, Леша, ну что за тон? Что за вопросы? Ты хоть бы позу сменил ради интереса!
— Нет, молодой… Ты с ним вчера выпил за знакомство за этим вот столом.
Лешку отшвырнуло к спинке стула, точно взрывной волной. И все равно не вскочил. Сидит. Глядит. Перепишите этот сценарий, пожалуйста! Или пустите уже финальные титры… Ну сколько можно?!
— Леша, она издевается надо мной, понимаешь?
— Нет, — только и ответил Супрядкин.
И я зажмурилась, как в кафе, только досчитать до десяти не сумела. Не дал. Закричал. Наконец-таки!
