— Мама, у меня есть принципы. Я выйду замуж только, если найду человека, которому мне не захочется изменять. Так что забудь, на моей свадьбе тебе погулять не придется. Я сыта изменами папы, которые были не изменами, а обоюдным согласием, в которое дочь вообще не вписывалась. Я теперь вообще никому верить не буду. Спасибо вам, родители.

Я снова выдержала взгляд.

— И спасибо, что раскрыла карты, а то я, блин, обрадовалась, что нашла два в одном: и говорить умеет, и трахать. Спасибо, мама. Передавай своему агенту большой привет. Или я получу от тебя разрешение переспать с ним? Или у него есть девушка и поцелуи — это чисто работа, и он беспринципная скотина.

— Он беспринципная скотина. Поверь мне. У него великолепный послужной список. Так ты придёшь домой? Соломон сидит в шкафу, ждёт тебя.

— Ну хоть кто-то меня ждёт!

И ещё ее ждал звонок. Она ответила быстро и нервно, что сегодня у неё много работы. Может, завтра. Потом уставилась мне в глаза:

— Что тебе ещё обо мне интересно? Что твой Сереженька ещё не узнал про меня?

Ах, вот кто звонил… Вот кого моя дочь накормила завтраками. Не дождётся, не будет ему кофе в постель, пусть даже не надеется!

— Как бы сказать…

Я выдержала паузу, чтобы набраться смелости сказать правду. Или хотя бы какую-то ее часть. Самую невинную. Хотя вряд ли ее хватит, чтобы завершить неприятный разговор, который я сама и завела.

— Это уже не мой заказ. Это…

Я снова замолчала. Как же тяжело, как же… невыносимо лгать собственной дочери!

— Короче! — И я действительно не хотела больше тянуть. Слишком больно. Слишком! — От тебя, Оливка, ему ничего не нужно, — проговорила я тихо, приказав себе не жмуриться, хотя хотелось провалиться под землю, исчезнуть вместе со всеми моими… Нет, уже нашими общими, проблемами. — Мы не сошлись с ним в оплате его услуг, и он решил пошантажировать меня тобой.

Дочка смотрела на меня в упор, и в ушах начался перезвон тревожных колокольчиков. Ложь не прокатила. Но правда была бы ещё хуже…

— Каким образом?

Да, каким образом мне выкрутиться, не прибегая к правде?

— Ну, он сказал, что закрутит с тобой роман.

Я, кажется, не дышала в течении всей фразы, а то и дольше.

— И что? Каким образом это может тебя напугать?

Нет, Савка, ты не прав. Моя дочь совсем не дура. Ты просто не разбираешься в женщинах — ни в больших, ни в маленьких — потому что сам дурак. Большой!

— Он думал, что я не захочу сказать тебе про шпионаж и он тобой поиграет…

— Он? Мной? — Оливка хмыкнула. — Он реально решил, что я втюрилась в него? Вот так, с первого взгляда? Или первого раза? Не, мам, реально, что ли?

Я смотрела на ставшее вдруг абсолютно спокойным, даже каким-то садистским, лицо Оливки и понимала, что покрываюсь испариной, как в бане. Господи Боже ж ты мой!

— Откуда же я знаю, что у него на уме. Ты же не рассказываешь мне, как проводишь время с мальчиками…

Голос пропадал и приходилось делать ударение на каждом слоге.

— А тебе это реально интересно? О Саше ты бы и не спросила, не припрись я, выражаясь твоими же словами, к тебе домой на ночь глядя. Тебя интересовало, когда я свалю. Ты меня раз в году видела последние пять лет. Видимо, и это было для тебя много…

Я выдержала взгляд, но не сохранила лицо: оно пылало.

— Оливия, что ты такое говоришь…

Голос упал, вопрос вопросом не прозвучал. Да и дочь все сказала. Чего уж тут добавишь?

— Правду, мама. У нас же день правды, так? Плохой правды, никчемной. Но, похоже, мы просто такие никчёмные люди. Ты — плохая мать, сама сказала. Я — плохая дочь, это ты подумала, но я догадалась. Вот говно к говну и тянется. Мне реально понравился этот Сергей. Как его зовут-то там на самом деле, не скажешь?

— Савелий, — почти выплюнула я.

Только не в лицо дочери, а в свою тарелку — горький ком из слез и собственной желчи, состоящей из обиды на всех и вся, даже на саму себя.

Особенно на себя: в кого ж я такая дура? В мать? В отца? Так у них образцово-показательный, давно пустой, советский брак. Только б соседи ничего худого не сказали, а люди добрые у виска б не покрутили…

— Зачем тебе его имя?

— Ну, скажу ему, что все знаю.

Да ничего ты не знаешь!

— Что если он свободен, как и я? Тогда можно продолжить целоваться… Конечно, если он не делает это без пейчека… Ну ничего, я прилично получаю. Могу и отвалить за понравившегося парня…

Я проглотила все, что осталось во рту.

— Оливия, глупая шутка. Мы наконец-то говорим серьезно, оставь цирк для других. В семье он не допустим.

— В нашей семье только клоунам и выступать! Цирк Шапито уехал, клоуны остались… Мам, ну чего у тебя с лицом? Ты не ту информацию обо мне получила, которую ждала? Чего ты хотела узнать? Точно муж пытается уличить жену в неверности. Мам, ты о чем думала?

Я действительно думала, только сейчас над ответом.

— Оливия, надеюсь, ты не собираешься ему звонить?

Дочь с ухмылкой передернула плечами.

— А чего это тебя так волнует? Чем он хуже остальных, которых ты не знала? Мам, если тебе будет спокойнее, я не скажу, встречаюсь с ним или нет.

Сердце стучало в висках.

— Ты делаешь мне это назло?

Она всплеснула руками, и если бы перед ней стояла хотя бы чашка, все полетело б к чертям собачьим…

— Мама, ты что, больная? Какого фига мне делать тебе что-то назло? И почему ты вообще должна злиться? Типа считала меня домашней девочкой? Я не такая… Впрочем, я всегда считала, что у тебя море любовников, которых ты умело от меня прячешь. Я подумала, что так и надо жить. Разве ж я могла вообразить, что ты продолжаешь спать с моим папочкой? Он так часто без обеда оставался ради секса?

Я сжала губы, чтобы не выругаться.

— Он приезжал ко мне ужинать.

— Как романтично! И тете Юле не надо было повара напрягать с мужским меню…

— Оливия, обещай мне…

Она поднялась, резко, почти вскочила.

— Мам, я ничего не собираюсь тебе обещать! Моя личная жизнь тебя не касается!

— Это моя личная жизнь! — запрокинула я голову, чтобы удержать гневный взгляд дочери. — Савка мой любовник.

Она села. Так же быстро, как и встала. Сердце стучало в горле, билось о зубы, но я вытолкала язык наружу вместе со словами:

— Бывший. И он мне мстит за то, что я выставила его вон. Я не нанимала его следить за тобой. Он сделал это, чтобы я ушла от твоего отца. Теперь ты можешь обещать мне?

— Что? — едва слышно выговорила дочь.

— Что ты не станешь ему звонить.

Она открыла рот для чего-то другого, но произнесла то, что произнесла:

— Ты ревнуешь?

Теперь открыла рот я.

— Ревнуешь? Оливия, ты вообще о чем?

— Ты же рассталась с ним. Ну, я подберу… Мам, ну честно… Какая разница, с кем он спал до меня…

Пришлось откинуться на спинку стула. Она издевается надо мной. Это такая реакция на шок, что-то?

— Оливия, мне не до шуток. Он и к Лешке собрался.

Она усмехнулась почти что в голос:

— Боже, какие страсти! Мама, что ты сделала с мальчиком?

Пришлось рассказать. Все. От начала до конца. Хотя конца ещё не было.

— Зато твой Савка отучил Белобрысого нестись к двери… — улыбнулась Оливка так, будто перед ней была не вымазанная в правде мать, а именинный пирог с тысячью свечками.

Она раздувала губы и обдавала меня горячим дыханием аж через стол. Уже полный пустых тарелок. Даже я ела, даже я… Хотя всегда считала моветоном говорить с набитым ртом. Но сейчас мне нужно было срочно заесть правдивый страх хоть чем-нибудь. Вкуса я все равно не чувствовала. Одну горечь, точно в еду щедро так сыпанули цедрой от грейпфрута.

— Ну чего ты боишься? Что папа тебя бросит? Так он тебя бросил еще тринадцать лет назад. А сейчас у его величества поменялись планы… Ага, сейчас… Нет, ты должна ему сказать, что тоже не была пушистой… Ну реально, в чем твоя проблема? Ты — свободная женщина, ты обратно замуж не собиралась. Это у него зачесались яйца или что у него там зачесалось…