«Полицейские, — пронеслась в моей голове мысль, когда я повернулся к телегам. У возницы и ещё трёх человек из семи на руках белели повязки с надписью на немецком и русском языках. — Вот бы их сейчас Прохор в капусту нашинковал».

— Пётр я. Из Глыбочки, — представился я.

— Здесь, что делаешь?

— Работу хочу найти, а то скоро есть будет нечего, а в моей деревне все такие же голодные, как я сам. Самим бы себя прокормить.

Отделываться от них я решил пока не торопиться. Захотелось узнать, что же будет дальше. Бояться не боялся, всё равно никакого вреда эти семеро мне причинить не смогут. Мало того, что я сам могу несколькими жестами и фразами размазать по дорожной грязи весь вражеский отряд в кровавую кашу вместе с их лошадьми и телегами. Так ещё в двух сотнях метрах от нас затаились варги, которым хватит десяти секунд добежать до нас и вцепиться в глотки врагам. И хотя при свете солнца их силы заметно уменьшились, но и их хватит, чтобы разорвать на куски семь обычных человек.

— Ха, — хекнул он и ощерился в недоброй язвительной улыбке. — Считай, что нашёл её. Залазь в телегу.

— Зачем?

— Ты теперь рядовой отряда полиции нашей волости. Как в деле проверим, так получишь документ, оружие, первое жалование и довольствие. Или ты против? Может, дезертир краснопузый? — он недобро посмотрел на меня с прищуром, словно прицеливался.

— Да ладно, какой из меня дезертир? — возмутился я. — У меня язва, в армию не взяли. Хотели на работы отправить, но я укрылся в лесу. Когда немцы пришли, то вернулся домой. Только там уже не было ничего, всё вынесли, скотину увели. Вот теперь хочу на зиму работу найти, чтобы ноги не протянуть.

— Нашёл уже, я тебе сказал. Залезай, — стал злиться полицейский.

Я пожал плечами и устроился на краю телеги, решив не конфликтовать в данный момент. Возможно, кого-то из этого отряда получиться сделать своим слугой, взяв клятву на крови. Пользы особой такая мелкая сошка, может и не принесёт, а может и наоборот. Тем более, полицейские ехали в деревню, куда мне самому было нужно. Так зачем сбивать ноги и месить грязь, когда могу спокойно доехать?

— Нно-о! — возница щёлкнул вожжами.

В деревне телеги остановились рядом с большим рубленым зданием, над которым развевался красно-чёрный нацистский флаг. Наверное, до войны здесь был сельсовет, а сейчас комендатура или иное немецкое административное учреждение.

— Внутрь пошли. Согреемся, побалакаем о делах наших и пойдём работу работать, — скомандовал возница моей телеги, оказавшийся старшим в отряде ренегатов. — Ну, чего встали? Живее, мать вашу!

Спустя несколько минут мы сидели на лавках в просторной тёплой комнате за большим столом, застеленным белой скатертью. Перед нами стояли две стеклянных бутылки с деревянными пробками, полных самогона, прозрачного, как роса. Рядом с ними расположились несколько тарелок с немудрённой закуской в виде шпика, солёных овощей, огромная эмалированная миска с квашеной капустой с клюквой и чугунок с варёным картофелем «в мундире». И две тарелки с яйцами — варёными и свежими. Отдельно на столе стояли десять гранёных стаканов.

— Разбирайте посуду, — старший мотнул головой на стол. — Ща обмоем знакомство и отметим вступление новеньких в отряд.

Как оказалось, я не был единственным новичком в отряде. Кроме меня полицейские «завербовали» ещё трёх человек: мужика примерно одного возраста с моей личиной, и двух совсем мелких пареньков, одному вряд ли восемнадцать исполнилось, второму ещё не было двадцати. Их легко можно было опознать не только по гражданской одежде (полицейские носили красноармейскую серую форму, френчи из перешитых советских шинелей, подпоясанные широкими армейскими ремнями, и кепи из шинельного сукна, выкрашенные в чёрный цвет. На одежде были пришиты погоны Вермахта без знаков различий и принадлежности к войскам) и отсутствию отличительных повязок, но и по зажатому виду, стеснению. Видно было, что они себя чувствуют не в своей тарелке. Чуть позже я узнал, что таким способом в полицию попали очень многие. Те, кто не хотел служить врагам, убегали с оружием к партизанам или просто в леса. Прочие, особенно из тех, кто успел пройти крещение кровью, служили оккупантам цепными верными псами, понимая, что назад им дороги нет. А ещё они верили, что СССР окончательно и бесповоротно пал и власть теперь и до конца принадлежит немцам.

— За фюрера! — подняв стакан, провозгласил старший полицейский, представившийся Тарасом.

— За фюрера! — вразнобой поддержали его за столом. Не стал отмалчиваться и я, крикнув тост со всеми. Что мне до пустых слов? Это не заклинание, не клятва, не обещание, данное при помощи Силы.

Самогон оказался вонюч и с резким неприятным привкусом, хотя выглядел чистым, без мутных примесей.

— Что морщишься? — заметил мою гримасу Тарас. — С нами не по нраву пить, или тост поперёк глотки встал?

— Так язва же у меня. В животе сейчас, словно костёр зажгли, — спокойно ответил я ему. — Мне бы наливки послабее или порцию поменьше, а то упаду же с такого стакана. Несколько лет не пил такого крепкого самогона.

— Молочка тебе парного — вмиг вылечишься, — со знанием дела сказал один из полицейских. — А пока яичка сырого выпей, тоже поможет.

— Спасибо, — поблагодарил я его и взял из тарелки с неварёными яйцами белое мелкое яйцо.

Повторно стаканы наливать не стали. Вместо этого Тарас погнал нас на улицу, там мы опять погрузились в телеги и покатили по одной из двух деревенских улиц. По пути полицейский рассказывал, что нам доверена честь очистить мир от жидов. Заодно покажем себя и прибарахлимся жидовским добром, которое они наворовали у простого народа.

«А не к «моему» ли ювелиру мы едем? — подумал я, слушая его речь. — С одной стороны, удачно получилось, что не придётся искать его дом, а с другой, так я теряю место сбыта самоцветов, ведь после этой акции еврейской семье придётся отсюда срочно уезжать».

И пяти минут не прошло, как наш отряд вломился на чужое подворье, сломав калитку, чтобы попасть внутрь и открыть ворота для телег.

— Агап, Фёдор, вы здесь будьте, присмотрите, чтобы ни одна шкура не убежала, — приказал Тарас двум обладателям белой повязки. — Остальные вперёд, в дом, — и первым шагнул вперёд, поднял винтовку и выбил раму в окне. — Открывай дверь, жидовская рожа, а то живыми спалю в хате!

Минуту спустя мы все — полицейские и хозяева дома — набились в просторной горнице. Двое немолодых мужчин, две женщины примерно равных с ними лет, одна совсем бабка и ещё одна женщина лет тридцати пяти, трое детей от пяти до восьми лет тесно встали у белёной печи. Цветом своих лиц они ей почти не уступали.

— Что, жиды, не ждали? — оскалился Тарас и быстро ударил прикладом в грудь одного из мужчин. — На-а!

Тот охнул и упал на пол, где получил от полицейского несколько ударов ногами по бокам и голове. Дети заплакали и вцепились в юбки женщин

— Не надо, прошу вас. Мы ничего не сделали, — взмолилась одна из тех, что постарше.

— Вы жиды! — веско сказал Тарас и ударил её кулаком по лицу. Та отшатнулась и сильно ударилась затылком о печь, после чего сползла на пол без сознания. — Этого мне хватит, чтобы считать вас преступниками.

Пока шла расправа, я украдкой рассматривал своих «товарищей». И то, что я видел, мне совсем не нравилось. Никто из мужчин не морщился, не стискивал зубы, не отводил взгляд. Мало того, у пареньков глаза блестели удовольствием от увиденного. Кажется, реши я встать на сторону несчастной семьи, то не получу не то что поддержки, а даже одобрения и понимания со стороны насильно призванных на службу. М-да, из этих мне помощники точно не нужны, даже пройди они нормально ритуал с принесением клятвы верности на крови. К демонам таких моральных уродов, мне пока одного лепельского интенданта хватит.

— Так, твари, — Тарас, довольный после учинённого мордобоя, обвёл взглядом людей у печки, — сегодня я вас прощу и оставлю жить. Но за это вы мне заплатите. Нет — прямо здесь всех расстреляю.