– Дурак ты был, дураком и остался, – грубо ответил Ленин Троцкому, он всегда грубил даже ближайшим соратникам по партии, – куда на бронепоезде проехать можно?

– А куда рельсы проложены, – отвечает Троцкий.

– Америка за океаном, – объяснил Троцкому Ленин, – туда пароходом, а не паровозом надо. И на пароходе и на паровозе – паровая машина, но пароход по воде плывет, а паровоз по земле едет, если рельсы есть. Да и фронт кругом, как проскочишь? Немцы второй раз пломбированный вагон в другую сторону не предоставят.

– Тут нам нужно возложить надежды на мировую революцию, – стоит на своем Троцкий, – в Венгрии уже началось, в Баварии тоже – туда и рванем. А там Франция по соседству, как заполыхает рядом, авось и французы вспомнят веселенькие деньки, когда дружно штурмовали Бастилию, оплот тирании.

– Эк хватился, – махнул рукой Ленин, – авось да небось – плохие товарищи, в Венгрии и в Баварии революции уже сдулись. Я им и денег посылал – царскими золотыми рублями, и товарищей наших, подельников с толковыми советами, мол, расстреливайте побольше, желательно всех подряд. Без хорошо организованных расстрелов никакая революция долго не протянет. Так нет, заболтали, превратили революцию в резолюцию, бесплодную пустую говорильню, грабить – не грабят, расстреливать – не расстреливают. Вот и накрылась их европейская революция медным тазом.

– Ну тогда мы поднимем азиатскую революцию, – встрепенулся, загорелся, восприимчивый ко всяким новым идеям Троцкий, – помнится сидел со мной в камере один наш товарищ, он три класса гимназии окончил и доверительно рассказывал, что Азия самый большой в мире материк, обширнейшая часть света. Вот и устроим, если не мировую, так по крайней мере азиатскую революцию. Засядем где-нибудь в центре этой Азии, и войска во все стороны! Первым делом в Индию Буденного отправим, шашки наголо, прищучим там англичан, не обрадуются!

– Нет, – сказал Ленин, – это, батенька ты мой, авантюра чистой воды. Мы лучше уйдем достойно, хлопнем дверью так, что мир содрогнется, заложим под Кремль динамит да и взорвем. Ведь его Наполеон взорвать хотел, да дождик помешал, а мы выберем погожий денек, да как ухнем! Такой фейерверк выйдет, что нас уж точно во все учебники истории впишут!

Но Троцкий стоит на своем – двинем в Индию. А у Ленина тоже твердая позиция – динамит под Кремлевские башни – и шабаш. Так они и пререкались. А Сталин тем временем, как человек далекий от теории, но зато убежденный практик, трудился не покладая рук, расстреливал на каждом шагу всех, кто увиливал от Красной армии. Потом стали заложников брать, дома дезертиров сжигать, когда дошло до казачьих станиц, расстреливали и женщин, и детей, и стариков.

Троцкий, отвлекаясь от пререканий с Лениным, очень большие надежды возлагал на расстрелы и требовал поголовного истребления всех, кто не укрылся в лесах. Потом он совсем прекратил перечить Ленину и заспорил со Сталиным, кто больше людей расстрелял, или уничтожил каким-нибудь другим способом – такой уж этот Троцкий имел сварливый характер, чуть что, по малейшему поводу спорит с пеной у рта до потери сознания, до глубокого обморока от истощения нервных сил, а придет в себя, выпьет полведра воды – и опять спорит, хоть ты ему на голове кол теши острым топором, или холодную воду прямо за шиворот лей.

Белая гвардия в ходе победного наступления тоже начала грабить. А награбленное не бросишь, армия обросла обозами. А с обозами какая маневренность. Сталин в Красную армию согнал уже не один миллион, а несколько миллионов. Да и крестьяне, взятые в красноармейцы, хотя в тактике и стратегии не смыслят не бельмеса, но все ж смекнули, что им деваться некуда, их или комиссары расстреляют или белые офицеры повесят, пришлось воевать. Белую гвардию разбили и загнали в Крым.

Сталин пошел к Ленину и говорит, так, мол, и так, белых разбили, в Крыму заперли, сидят за Перекопом. А Ленин и Троцкий ему в ответ: Крым, мол, нужно обязательно взять. Мы в Крыму решили евреев поселить, потому как они народ южный, к российскому холодному климату не приучены. Черту оседлости отменили, живи от Смоленска до Урала, и в Сибирь, пожалуйста, но там холодно, особенно зимой.

Сталин хотел сказать, что так как он евреев с детских лет недолюбливает, а еврея-купца, который его матери денег дал, чтобы Сталина в семинарию определили, даже самолично зарезал, то Крым штурмовать не собирается. Но потом вспомнил, что Ленин и Троцкий тоже ведь евреи и промолчал, чтобы не вступать в бесконечные пустые споры-пререкания, ему вся эта болтовня давно уже была как серпом по одному чувствительному месту, то есть надоела до чертиков, опостылела как горькая редька, как мужику беспросветная доля.

Крым штурмом взяли, народу положили видимо-невидимо, Белая гвардия успела отплыть на пароходах, а кто поверил обещанию сохранить жизнь и остался, тех, чтобы больше неповадно было, расстреляли до единого по настоятельной просьбе Ленина и Троцкого и их сотоварища по фамилии Цик, кто он такой, никто не знал, потому что этот Цик был еврей и засекречен, как один из самых тайных масонов высшего разбора.

После всех этих событий Сталин умылся, причесался, надел новую сорочку, пришел к Ленину и говорит, мол, Белую гвардию победили, Крым заняли, война окончена, теперь нужно крестьянам землю раздать. А Ленин в ответ:

– А вот это дудки!

– Но, Владимир Ильич, – удивился Сталин, – вы же сами сказали, чтобы я пообещал крестьянам землю отдать?!

– Сказать сказал, а отдавать и не собирался. Да и совсем не то я имел в виду. Земля находится в собственности всех трудящихся на ней – вот как было сказано. Поэтому пусть пока пашут, сеют, а земля принадлежит не им.

– А кому же?

– А мне. Что в мою облысевшую голову взбредет, то я с этой землей и сделаю.

– Но это несправедливо, – заупрямился Сталин, ему давно надоели все эти ленинские выверты, – грабили вместе – награбленное делить надо как договорились.

– Да они бы, эти крестьяне-христиане, и не грабили бы, если бы их шилом в задницу не подталкивали, иных на веревке тащить приходилось.

– Ну не скажите, усадьбы барские раздербанили-то они, – стоял на своем Сталин, не желая покривить душой и приписывать себе чужие заслуги.

– Это верно, крушили-ломали они, а керосин-то подвозили мы. А без керосина, особенно в сырую осеннюю погоду и барский дом не поджечь. Дождик покапает и никакого тебе революционного пожара. Да тут не в том дело, кто больше постарался. Смотреть нужно политически, то есть как нам выгоднее. Кто такие эти крестьяне? Во-первых, все русские. А во-вторых, темный народ, с виду бедны, а потряси, и меди и серебра, в лаптях, в вонючих онучах припрятанного. А если давить их, как подсолнечные семечки в хорошей давильне, то еще много чего можно выжать. Дай им землю, год-два-три и смотришь, у них уже баре заведутся, и на тройках начнут разъезжать, шампанское это свое из Парижа пить, лишь бы оно шипело и пенилось. Русский крестьянин есть самое зловредное, неистребимое, поразительно живучее животное. Земли им мы не дадим ни под каким соусом, вот и весь мой сказ. Работать – работай, а земли тебе – накось выкуси. Хлеб собрал, обмолотил, все до зернышка заберем. И каждому талон – на хлебную пайку. Ну и еще штаны.

– Хватит с них и миски супа, – вмешался в разговор Троцкий.

– Нет, – строго одернул его Ленин, – штаны нужны. В России холодно, без штанов они взбунтуются и с нами сделают то же самое, что и со своими барами, их-то, крестьян этих, вон сколько много, и все евреев живьем сожрать готовы, без горчицы, спят и во сне видят, как бы где еврея, будто ненароком, придушить. Так что штаны – дадим, и миску супа. И талон на хлебную пайку. А больше – ни-ни.

– Но так можно и весь народ перевести, – удивился Сталин.