– Можно посмотреть? – показал Егор на вход в зимовье.

– А чего там смотреть, смотри-дак… – кивнул мужик и опять растерянно улыбнулся.

– Вы старший? – спросил Белов, брезгливо осматривая босяцкий стан и необычное жилье.

– Я – бригадир! Алексеев. По указу «четыре шестых[39]», семь лет. Мы тут на командировке. Рыбачим. – Мужик продолжал оправдываться.

Егор заглянул в землянку, она оказалась неожиданно большой и темной. Запах немытой одежды стоял, горелого рыбьего жира… Было тепло и влажно – у самого входа шаяла[40] печка, сделанная из целой бочки, с щелястой, из подручного железа скрученной трубой. Труба выходила не через крышу, а торчала вбок тут же у входа. Егор никогда такого не видел, если бы не нары, это скорее было бы похоже на медвежью берлогу.

Под ногами хлюпала грязь, прикрытая мелкими ветками. Единственное окошко, выходящее на залив, было без стекла, видимо, зимой вставляли льдину, а теперь она растаяла. Вокруг печки сушились сношенные до дыр портянки. На столе недоеденная яичница из больших ярко-оранжевых яиц. Копченые куски осетра, грязные миски, кружки.

Егор вышел, морщась от вони и убогости.

Все сидели на бревнах вокруг стола. На нем – два кирпича хлеба, принесенные Грачом. Бригадир, выспросив, кто они и зачем приехали, оживился, веселее отвечал на вопросы, иногда брал хлеб в руки и, видно было, что хочет понюхать, но сдерживается.

– Так вы всю зиму здесь? – с недоверием выспрашивал Грач.

– Ну, – качнул лохматой головой бригадир, – с декабря хлеба не видели.

Грач достал кисет и, приготовив клочок газеты, полез за махоркой. Бригадир, не отрываясь, смотрел на табак. Грач протянул кисет:

– Закуривай.

– Да уже и отвыкли… можно? – Бригадир потянулся к кисету, но вдруг спохватился и повернулся к мужичку.

– Ваня, ты на стол неси чего-нибудь, рыбу из коптилки достань, икры… Икру будете? Щучья, свежая… и осетровая есть, кто любит. Может Ваньку за яйцами послать?

– Много гусей? – спросил Белов.

– Полно!

– Это у тебя кто же, калмычонок, что ли? – спросил Иван Семеныч, глядя на расторопного то ли мужичка, то ли паренька.

– Китаец он. Ваней его зовем, он Ван-Тан-Бан какой-то. По-русски не разговаривает, а все понимает. – Бригадир прикурил от самокрутки Грача, – дневальным у нас шурует, огонь бережет, спичек-то нет… жратву готовит.

– Та он тоже, что ли… в заключении?

– А как же… мы все, – улыбался бригадир ядреному куреву.

Белов с Егором на углу стола собирались на охоту. Патроны и оружие делили. Белов пересматривал, какой дробью снаряжены патроны, Егор смирно сидел рядом и молил Бога, чтобы Сан Саныч себе взял ружье, а ему дал мелкашку[41]. Он отлично из нее стрелял.

– Это когда же вас сюда завезли? В октябре? – пытал Грач бригадира.

– Ну да, в начале ноября, видно… – кивал бригадир, – мы из Сопкарги пришли. Наш старшо́й весь бутор[42] на собаках вез, а мы пешком… Посылали нас сюда, изба, мол, там хорошая, балок на санках есть, мерзлотник выкопан, доделаете, что надо, и работайте. Сеток дали немного, да ниток сетны́х, чтоб сами вязали. У нас тут рыбаки почти все подобрались – с Волги, с Архангельска, я с Вологодской области, с Кубенского озера, не слыхали?

– Пешком? – с недоверием смотрел Грач на другую сторону залива, где была Сопкарга. – Что же это за рыбалка такая в ноябре?

– Нам не объясняют, отправили и все. Снег уже выпал, мы краем шли, вдоль берега – с неделю добирались. С нами бригадир был вольный, он эти места знал… Приходим на эту речку, а дом сгоревший и ничего, ни балка, ничего! Хорошо, палатка была. Мы ее снегом засыпали, потом сверху водой, так и застыло. Тепло-то было, да нас тринадцать человек, и печка еще в середине. Сидя спали. Ни сварить толком ничего… Мы бригадиру – Петрович, надо обратно идти! Не получится тут работы, и продуктов уже… на рыбу же рассчитывали. Собак совсем нечем кормить.

Китаец поставил чайник с кипятком на стол. Кружки чистые.

– Вы чаю наливайте, мы вот с травками пьем, если не побрезгаете, Ваня собирает. Да закусывайте, чем бог послал, Ваня наливай!

– Ну-ну, и как же вы? – недоверчиво спросил Грач.

– Сетей поставили, сколько было – на еду еле хватало, собаки голодные орут. Мы же думали, будем ездить на рыбзавод, рыбу сдавать, ну и продукты получать… поэтому еды немного взяли.

– И что бригадир?

– Ни в какую! Говорит, если обратно придем, его за саботаж посадят. За срыв производственного задания… ну, тут он прав, чего уж! Посадили бы, ясное дело, поди докажи, что ты не сам избушку спалил? Мы зэки, нам веры нет… с него весь спрос! – бригадир задумался, вспоминая. Самокрутка у него погасла. Он положил ее перед собой и бережно прикрыл рукой. – Уехал Петрович от нас! Обманул, отвез нас сети ставить, а сам вернулся, всех собак собрал, весь инструмент, гвозди и уехал! Мы возвращаемся, а тут никого! У нас один топор, да пешни. Даже ножовку не оставил.

– Вот это да! – удивился громко Егор, они давно должны были уйти, но все слушали.

– И как же управились? – Грач уже иначе осматривал их немалое хозяйство.

– А куда деваться? Стали сети вязать, землянки долбили в берегу…

– Зимой? – удивился Егор.

– Кострами грели, да копали, – бригадир, перелопативший за свою лагерную жизнь не один кубометр мерзлой земли, посмотрел на Егора с еще большим удивлением, – в берегу-то несложно грунт брать.

– Зачем копали? – Белов смотрел с недоверием. – Избушек полно по берегу… ушли бы и жили!

– Мы тоже думали… – сморщился виновато бригадир, – а как уйдешь? Приедут за нами, а нас нет! Совсем другое дело!

– Это точно! Ваш Петрович, знаешь, чего оперу сказал, когда вас бросил? – заговорил, молчавший до того, Климов. – Сказал, что вы в бега подались! И все! И ничего не докажете, а объя́витесь – на Каларгон[43] отправят за побег!

– Вот и мы с ребятами боимся! – Бригадир согласно закивал головой и приложил большую ладонь к груди. – Мы поэтому отсюда никуда не уходим!

– Это прямо моя история! – Климов спокойно тянул свою махорку. – Нас в Ухте на деляне[44] бросили зимой, через две недели приезжают, а мы живые! Ну нам по пятерке и довесили сходу, будто мы в тайгу убежали, а потом сами вернулись!

– Так мы работаем, сетей навязали, мерзлотник доделали, рыбы уже тонн двадцать наморозили!

– Скажут, для себя готовили… – улыбался Климов, – от людей, конечно, зависит. Если опер нормальный… может, и замнет. Сами знаете…

– Как же… Мы – тринадцатый лагпункт! Никуда не уходили, работали… Тринадцатый! Ну?! – волновался бригадир. – Как же еще? Мне полгода всего осталось…

– Чего-то вы придумываете, ребята! – Белов встал и взял ружье на плечо. – Нас же к вам отправили! Значит, помнят о вас, просто так что ли лодки вам посылали?!

– Вот и я подумал… – обрадовался бригадир, – рыбу заберете?

– Про рыбу разговора не было.

– Значит, нам можно отсюда? Я бригадир-то, вишь ты, липовый, – суетился бригадир, – мужики сами назначили… А рыбы-то, тонн двадцать всего…

– Рыбу не повезу! – Белову не хотелось делать крюк в Сопочную Каргу. – Схо́дите сами, лодки парусные…

Белов с Егором шли по плотному песку вдоль залива, мутный серый прибой накатывался на ровный берег. Сапоги, нет-нет, проваливались сквозь песок в вязкий черный ил.

– Сан Саныч, а что значит указ четыре шестых?

– Не знаю, Егор… воровство вроде, на предприятии, или опоздания на работу.

– У нас соседа, дядь Колю, у него с войны одного глаза нет и руки, посадили на восемь лет, – Егор покосился на своего капитана, – он ночным сторожем в детском саду работал и унес оттуда кастрюлю с картошкой. Пьяный был. Они с мужиками выпивали…