Хуруэн. Вот как звали тот дряхлый дребезжащий голос. Хуруэн. Другие два имени тоже звучали как-то похоже…

– Тихо. Время нам подумать, что мы можем сделать. Вы слышали слепого короля. Этот малыш, юное создание солнечного мира, должен прийти к нему поскорее, иначе всё будет потеряно.

– Твои усилия тщетны. Что, этот мелкий полукровка умеет летать? Нет. Всё кончено, говорю тебе.

«А это – Хикат, – вспомнил Баррик. – Имя будто свист топора, рассекающего древесину. Хикат. А третьего звали… Хау».

– Ничего ещё не кончено. Есть один путь. Он может пройти дорогой Горбуна.

– Он не знает, как – и учиться ему пришлось бы долгие годы.

– Я знал когда-то, – прокряхтел старый Хуруэн. – Знал ли я? Думаю, да. Вроде бы я помню дороги Горбуна, и они холодны и пустынны.

– Холодны они и пустынны, да, но дитя может пройти этими дорогами и иначе, не с помощью одной лишь своей силы, – мягко добавил Хау. – Во Сне есть дверь.

– Ах! – вздохнул Хуруэн. – Мглампы! Увидеть бы мне их ещё раз.

– Вы оба идиоты, – припечатал Хикат. – Город Сон – это смерть, и для нас, и для этого смертного щенка. У него нет шансов достичь двери или пройти в неё, даже если он её и разыщет.

– Если только мы ему не поможем.

– Да хоть бы и так, – тот, кого звали Хикат, казалось, даже смаковал отчаяние. – То, что мы в силах ему дать, поможет лишь в том случае, если этот юнец доберётся до двери – а это ему не удастся точно, в городе-то, где всякий ненавидит его смертельно.

– Другого способа нет. У нас есть только один этот шанс.

– Кровь его там застынет, – уныло предрёк Хуруэн. – Если мальчик пойдёт этими дорогами, Ничто выпьет его жизнь. Он сделается стар и потерян… как мы. Стар и потерян.

– Ничего не поделаешь – ему придётся воспользоваться тропами Горбуна. Иного пути нет. Но мы подарим ему по частице себя. Эти тропы опасны, и мы должны подготовить дитя и дать ему защиту, чтобы он мог там выжить. Подведите его к нам.

– Это истощит нас – возможно, даже убьёт. Да и он лишь проклянёт тебя за эти дары, – судя по голосу Хиката, его это несколько забавляло…

– Это почти наверняка нас убьёт, – подтвердил Хау печально и вместе с тем смиренно. – Но мир и всё в нём станет проклинать нас, если мы этого не сделаем…

Баррик обнаружил, что вновь чувствует своё тело, видит всё яснее свет огня и комнату с куполом, и даже троих Спящих, но вернувшиеся ощущения не стали вестниками освобождения и конечности по-прежнему не повиновались ему. Головы Спящих, покрытые капюшонами, склонились над ним, как будто они были плакальщиками, а принц – покойником.

– Мы отсылаем его в иссушённые земли, – промолвил Хау. – Мы должны сделать то, что можем. Но куда? В какую часть его вольём мы нашу влагу – нашу сущность?

– В сердце, – сказал Хикат. – Это сделает его сильным.

– Но сердце его от этого закаменеет. А подчас любовь – всё, что у нас остаётся.

– И что же? Мы дадим ему лучшую возможность выжить, болван. Или ты теперь предашь мир, который, как ты утверждаешь, тебе так дорог?

– В его глаза, – проскрипел древний Хуруэн. – Так он сможет заглядывать на много дней вперёд и не устрашится.

– Но иногда страх есть первый шаг к мудрости, – возразил Хау. – Не знать страха – значит закоснеть и потерять проворство ума. Нет, мы просто вольём нашу влагу в него, и пусть сущность этого дитя сама решает, как с нею поступить. Одна рука его увечна, лишена сил – это самое слабое его место. Мы должны проделать всё через неё, там, где он уже надломлен.

На тело Баррика навалилась, не давая ему двинуться, тяжесть, равномерная, как будто его накрыли кольчужным одеялом, но стылый воздух комнаты всё ещё холодил его кожу и огонь согревал части тела, близкие к очагу. Одна из трёх фигур подняла некий предмет, осветившийся красными отблесками костра – древний грубо сработанный нож из серого камня.

– Человеческое дитя, – произнёс тот, кого звали Хау, – пусть то, что теперь даём мы тебе, влага нашей жизни, наполнит тебя и придаст тебе сил.

Неведомая тяжесть ещё крепче прижала левую руку Баррика – место, где тело его было уязвлено, место, которое он прятал от чужих глаз и всегда старался оберечь. Он и теперь боролся, желая защитить её, но несмотря на все отчаянные усилия, не смог сдвинуться и на палец.

– Не мешкай, – поторопил Хикат. – Он слаб.

– Не так слаб, как ты полагаешь, – возразил Хау – а затем что-то полоснуло руку Баррика, оставив ужасный болезненно-жгучий прочерк.

Он пытался кричать, вырваться, но собственное тело ему не принадлежало.

– Я отдаю тебе мои слёзы, – промолвил Хау. – Они сохранят ясным твой взор, чтобы ты всегда видел свой путь.

Нечто кошмарное, солёное ещё раз ожгло его рану. Ещё один крик родился и умер у него внутри, так и не потревожив воздуха.

Вторая тенеподобная фигура приняла нож: он взлетел и вновь упал – и опять руку принца пронзила вспышка мучительной боли.

– Я отдаю тебе слюну из моего рта, – прорычал Хикат. – Ибо ненависть сделает тебя сильнее. Помни об этом, когда предстанешь перед богами, и если потерпишь поражение, плюнь им в лицо за всё то, что они отняли у всех нас.

Что-то брызнуло на его руку, причиняя новые страдания, – а он не мог при этом ни двинуться, ни крикнуть. Боги истязают его в наказание – это ясно. И он больше не вынесет этих мук. Ещё хоть малейший укол боли – и его голова вспыхнет и с треском разорвётся, как сосновая шишка в костре.

– Я сух, как кости, на которых мы сидим, – дрожащим голосом произнес старый Хуруэн. – Нет у меня ни слёз, ни слюны, ни другой телесной влаги. Всё, что осталось у меня – моя кровь, да и та превратилась в прах.

И в третий раз поднялся и упал нож, вонзаясь в изувеченную плоть Баррика как раскалённый добела зуб. Принц едва был способен думать, едва их слышал.

– Но, может быть, кровь снящих в конечном счете чего-нибудь да стоит….

Что-то просыпалось на его руку – тонкое, как порошок, но при этом шершавое и острое, как будто кто-то натолкал в кровоточащую рану мелких осколков стекла. Невыносимая боль охватила всё его существо, словно беззащитное тело облепила и принялась жалить армия муравьёв. Волна за волной захлёстывала принца эта мучительная агония, увлекая всё дальше и дальше, как обломок корабля, несомый по плещущей жаркой и тёмной зыби, но наконец боль слегка утихла, и он понял, что вновь слышит голоса.

– Ты стал сильнее теперь – ты изменился. Мы отдали тебе всё, что у нас оставалось, чтобы ты получил шанс придать нашим снам смысл. Но теперь мы исчезаем – и долее не можем говорить с тобою, – на один миг резкий голос Хиката как будто смягчился. – Слушай внимательно и не дай нашим дарам пропасть втуне, дитя двух миров. Есть лишь один путь, которым можешь ты достичь Дома Народа и слепого короля, прежде чем станет поздно – ты должен пройти дорогами Горбуна: они преломят путь пред тобой и позволят тебе шагнуть сквозь стены мира. Чтобы проделать это, тебе нужно найти во Сне зал, что носит его имя.

– Для тебя закрыты почти все из тех дорог, – молвил Хау, чей голос звучал теперь совсем издалека. – Только одну можешь ты отыскать и воспользоваться ею вовремя, поскольку она ближе всех – в городе Сон, доме наших братьев. Но знай, что Бессонные, живущие там, ненавидят смертных ещё больше, чем властителей Кул-на-Квара.

– Но даже если наши сущности и помогут ему выжить в тех холодных и мёртвых местах, где хаживал Горбун, всё равно это будет впустую, – голос Хиката вновь стал сердитым. – Вы только взгляните на него – да как ему пересечь Зал Горбуна? Как отворить дверь?

– Этого нам знать не дано, – отрезал Хау. – Нам нечего больше дать ему. Даже сейчас я чувствую, как ветра внешнего мира дуют сквозь меня.

– Тогда всё было зря.

– Жизнь – это всегда потеря, – пробормотал старейший из трёх. – Особенно когда ты что-то приобретаешь.

Баррик снова чуточку собрался с силами, хотя жгучая боль всё ещё плескалась в нём, как раскалённый металл в тигле.