– Проклятье и громы богов на всю эту путаницу, мама, помолчи и послушай!

Он втащил её назад в дом, закрыл дверь и прислонился к ней, перекрывая матери путь к отступлению.

– Эта девушка невинна, как и я – ну, ей я, во всяком случае, ничего не сделал. Нет никакого ребёнка, понимаешь? Никакого ребёнка нет!

Мать воззрилась на него в изумлении.

– Что, так ты уже содеял этот грех, убил невинное дитя божье, и теперь ещё хочешь, чтобы я её после выхаживала?

Мэтт схватился за голову, моля богов о терпении, хоть и не был уверен, кому из них лучше вознести свои мольбы. Зосим, его собственный покровитель, был известен тем, что оставлял сию добродетель без внимания, если не сказать – любую добродетель вообще. Поразмыслив, Тинрайт вознёс молитву Зории, которая славилась как лучшая помощница в подобных делах.

«Если она вообще услышит меня – я ведь так долго откладывал посвящённую ей поэму. Но как я могу что-нибудь с этим поделать, если моя муза, принцесса Бриони, земное воплощение милостивой богини, исчезла? И это стало началом моего падения. Но я возвысился так ненадолго! О Зория, я ведь заслужил толику сочувствия?»

Богиня ли ему помогла или нет, но поэт немного успокоился. Элан зашевелилась – будто всплывала из тёмных глубин, – глаза её оставались закрыты, а на бледном лице застыли тревога и смятение.

– Послушай внимательно, матушка. Я спас леди Элан от кое-кого, кто желает ей зла.

Он не осмелился рассказать, что этим кое-кем был Хендон Толли, самопровозглашённый регент замка: госпожа Тинрайт питала глубокую и необъяснимую почтительность ко всем власть имущим и могла прямо отсюда пойти и донести на них обоих.

– Она больна, потому что я дал ей снадобье, чтобы тайно вынести из дворца и вырвать из когтей этого человека. Она не сделала ничего дурного, понимаешь? Она жертва – как Зория, видишь? Как сама благословенная Зория, вынужденная бежать в снега, одна, без друзей.

Мать поэта переводила подозрительный взгляд с него на Элан.

– Почему я должна в это поверить? Откуда мне знать, что ты не пытаешься одурачить меня? «Боги споспешествуют тем, кто восполняет поля свои», как говорит нам книга.

– Возделывает. Возделывает поля свои. Но если ты не веришь мне, можешь спросить её сама, когда она проснётся.

Мэтт указал на угол комнаты, где примостился крохотный столик.

– Здесь таз и суконка. Ей нужно помыться, и… мне кажется неправильным, если это сделаю я. А я принесу вам обеим какой-нибудь еды, да ещё одеял из дворца.

Слова об одеялах из дворца явно её заинтриговали, но Анамезию Тинрайт не так-то легко было уговорить.

– Ну и сколько мне придётся здесь оставаться? Где я буду спать?

– Ты можешь спать на кровати, разумеется, – он уже открыл дверь и стоял одной ногой за порогом. – Кровать большая. И очень удобная. Матрас набит мягкой, чистой, свежей соломой… – Мэтт сделал ещё шажок назад. Он уже почти ушёл. Почти…

– Это будет стоить тебе одну звезду, – объявила женщина. – В неделю.

– Что? – поэт аж закипел от возмущения. – Серебряную морскую звезду? Да какая мать станет так обдирать родного сына?

– А с чего это я тут должна работать задаром? Если не желаешь помочь мне, родной крови, так и найми какую-нибудь девицу из тех таверн, где ты вечно ошиваешься.

Поэт уставился на мать. Сейчас она напустила на себя тот вид, который он терпеть не мог: её яростный румянец сменился победным – госпожа Тинрайт знала, что всё будет так, как захочет она. Может, боги и вправду говорят с ней? Могла ли она как-то узнать, что Бриджид поклялась больше ни за что не помогать ему, что он загнан в угол, бежать ему некуда и жизнь его под угрозой?

– Матушка, ты ведь понимаешь, что если ты хоть словом проболтаешься о том, что леди Элан здесь, Хе… человек, который её ищет, убьёт меня? Не говоря уж о том, что он сделает с ней, бедной невинной девушкой?

Его мать скрестила на груди длинные руки.

– Тем более тебе не стоит скаредничать, когда я прошу сущую мелочишку. Безопасность этой девушки дороже всех денег. Не могу поверить, что кто-то из моих детей упирается из-за медной монетки.

Мэтт продолжал смотреть на неё в упор.

– Я не буду платить тебе звезду каждую десятицу, мама. Я не могу себе этого позволить. Ты будешь получать по две каждый месяц до тех пор, пока леди не поправится настолько, чтобы уехать. Впридачу ты будешь сыта и сможешь называть эту комнату своей.

– Я буду делить комнату и кровать, ты хочешь сказать? Делить их с этой несчастной женщиной, которая больна боги знают какой заразой, бедняжка. Две с половиной в месяц, Маттиас. Небеса вознаградят тебя за праведные деяния.

Мэтт сильно сомневался, что небеса так уж заботят какие-то там ползвезды в месяц, но он нуждался в матери больше, чем она в нём, и она чувствовала это, как и всегда.

– Ладно, – нехотя согласился он. – Две с половиной в месяц.

– И где задаток? – женщина протянула к нему длинную руку.

– Задаток?

– Ты ведь хочешь, чтобы я за ней ухаживала? Что, если мне придётся идти к аптекарю?

Мэтт сунул ей свою последнюю звезду.

Он шагал мимо шатких причалов на северо-западном крае Лагуны скиммеров, пиная высохший кусок корабельного вара. Воздух пропах солью и рыбой. Вопреки тому, что он собственноручно навлёк на свою голову страшные беды, чтобы купить толику свободы действия, возвращаться во дворец поэт не торопился.

«Женщина, которую я люблю и ради которой рискнул жизнью, испытывает ко мне отвращение, будто я какой-то клоп. Даже нет – клопа в сравнении со мной она нашла бы безупречным! Я до сих пор сохраняю место при дворе лишь по благоволению того, у кого похитил жертву, и кто убьёт меня без раздумий, если только всё вскроется. А теперь вдобавок я был вынужден отдать последние деньги, чтобы нанять в сиделки собственную мать – женщину, которой с радостью приплатил бы и ещё, только чтоб подольше её не видеть. Может ли моя жизнь быть ужасней?»

Увы, лишь гораздо позже Мэтт Тинрайт понял, что в тот самый миг, когда он произносил в уме свою дерзкую речь, боги, несомненно, услышали его и расхохотались – пожалуй, это была забавнейшая шутка из всех, что они слышали в тот день.

– Хэй, – здоровенная туша заступила ему дорогу. – Хэй, вот так сюрприз! Я тебя знаю! Ты ж тот слизняк, которому я задолжал хорошую взбучку.

Тинрайт вскинул голову и сморгнул. Перед ним стояли двое верзил, одетых как рабочие из доков. Поэту было равно неприятно лицезреть обоих, но бледное, рыхлое лицо того, что стоял ближе, показалось ему до отвращения знакомым.

«О боги, что я за дурак – ввёл вас в искушение! Это же тот проклятый стражник из „Башмаков барсука“, который грозился сделать из меня отбивную за то, что я отбил у него бабу!»

Однако здоровяк сегодня был не в солдатской форме.

«К добру это или к худу?»

– Боюсь, вы обознались, сударь, – Мэтт опустил глаза, отступая в сторону.

Молниеносным броском ручища, огромная, как окорок, приберегаемый до Сиротин, ухватила его за воротник куртки, не дав увернуться и пригвоздив к месту.

– Сомневаюсь, приятель. Сдаётся мне, я тебя знаю очень хорошо – хоть и понятия не имел, что это будешь именно ты, когда нас послали тебя искать. И теперь вот прикидываю, не выбить ли из тебя дух, рискнув серебром, которое нам заплатят за то, что мы доставим тебя куда надо? – детина обернулся к своему не менее уродливому товарищу. – Как считаешь, его милость всё-таки заплатит нам, если мы притащим ему этот мешок дерьма уже с парочкой разбитых костей?

Его напарник, кажется, серьёзно задумался.

– Начальник-то у нас чутка вспыльчив, и мне б неохота его злить. Я знаю только, что парень был нужен ему живым.

– Ну, давай скажем, что он споткнулся и несколько раз налетел на стену, – предложил мучитель Тинрайта, ухмыляясь. – Чай, не впервые у нас узник немножечко ломается… случайно.

«Узник? Начальник? Да что здесь происходит?» – до этого заявления у поэта только всё зудело в предчувствии обещанной трёпки. Что ж, ему уже не раз перепадало в прошлом, хотя от одной мысли о грядущих тумаках и делалось дурно. Но, похоже, эти двое задумали кое-что похуже.