Голос умолк – и сначала Ясаммез подумала, что навсегда. А затем до неё долетели слова, пощекотав кожу, как пёрышко, принесённое ночным ветром.

– Прорицатель говорит о ягодах… белых и красных. Так оно и будет. Так оно должно быть.

Верно, от него ничего теперь не осталось.

– Отец? – она старалась быть сильной. – Отец!

– Помни, что сказал прорицатель, – он говорил, и тихий голос его соскальзывал в ничто. – Помни, что всякий свет… меж восходом… и закатом…

– Стоит того, чтобы умереть за него хотя бы раз, – закончила леди Дикобраз, но отца уже не было.

Когда она вновь стала собой – Ясаммез, которая дышала и чувствовала, Ясаммез, которая прожила каждый миг тысячелетней скорби своего народа, – она поднялась и вышла из пещеры. Никто из отшельников не последовал за ней – даже Аези'уа, доверенная советница. Смерть смотрела из глаз Ясаммез и билась у неё в сердце. Никто из живущих не мог в то время идти вместе с ней, и каждый из них понимал это.

Не так бы хотел Мэтт Тинрайт провести этот вечер. Он разломил последний кусочек хлеба, принесённого с собой, и промокнул им кубок с остатками вина. Пропитанный спиртным хлеб – и это вместо рагу с угрём-то! Но Мэтту всё же повезло достать вина, и ему совершенно не было жаль того дурачка, который оставил его без присмотра.

Поэт прятался на балконе часовни с того времени, как отзвонили вечерние колокола – а сейчас, должно быть, уже наступила полночь, – наблюдая за дверью, ведущей в покои Хендона Толли, куда, по словам ученика лекаря, и направился Окрос Диокетиец. Что же он делает там так долго? И что важнее – когда же он наконец выйдет оттуда, вернётся ли к себе и тем даст уже Тинрайту спокойно отправиться спать? Не ждал же Авин Броун в самом деле, что Мэтт прокрадётся ещё и к нему в спальню?

Скрип двери он услышал ещё до того, как она начала поворачиваться на петлях. Тинрайт пригнулся ниже, осторожно выглядывая из-за перил балкона – несмотря на то, что от той двери он был на расстоянии броска камня и укрывался в тени выступа крыши.

Брат Окрос внял мольбам поэта и вышел – его худощавая фигура и лысая голова были легко узнаваемы, даже пышное одеяние не смогло обмануть парня, но, к удивлению Тинрайта, вышел он не один: трое крепко сложённых мужчин в стёганых накидках-сюрко с кабаном и копьями Толли шли за учёным, и ещё некто в тёмной мантии с капюшоном шагал с ним рядом. По одним только плавным движениям закутанного в плащ человека Тинрайт сразу понял, кто это. Сердце поэта забилось: Окрос и Хендон Толли идут куда-то вместе – а он, получается, должен следовать за ними.

От одной этой мысли Мэтту сделалось дурно.

Поэт ожидал, что мужчины направятся в покои доктора, но слабая надежда на то, что покидать замок не придётся, развеялась, когда Окрос повёл всю компанию в одну из боковых дверей резиденции. Тинрайт очень постарался не слишком приближаться к ним, и, следуя за учёным и лордом-протектором, остановился на минутку переброситься словечком со стражниками у дверей, жалуясь на бессонницу и уверяя, что поможет ему, пожалуй, только прогулка на свежем ночном воздухе.

– Как же, свежий воздух! – ворчал он себе под нос, быстро шагая по саду и пытаясь отыскать тех, за кем следил, по маячкам факелов, прихваченных ими в замке. Свежий воздух оказался демонски морозным. А у него под шерстяным плащом надета лишь тонкая рубаха – и ни шляпы, ни перчаток. Даже факела, чтоб не спотыкаться на каждом шагу – и того нет. – Будь проклят Броун со своими подлыми угрозами!

Он снова увидел их, когда Окрос и Толли с солдатами пересекли раскисшую главную дорогу, ведущую к оружейной и баракам стражи, и последовал за ними, держась на расстоянии. Один из мужчин тащил большой полотняный тюк, а другой осторожно нёс мешок поменьше – может, как раз петуха? Но зачем им куда-то тащить птицу глухой ночью, если не для того, чтобы использовать в каком-нибудь колдовском обряде? Эта мысль леденила кровь Тинрайта сильнее, чем ночной мороз.

А мгновение спустя, когда процессия свернула с широкой дороги, ведущей к Тронной зале, и двинулась вниз по извилистой тропе мимо королевской домашней часовни, кровь у Мэтта сделалась холоднее и льда – Толли и Окрос направлялись к усыпальнице.

Ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы продолжать идти за ними. Тинрайт до смерти боялся кладбищ, и утыканный надгробиями храмовый двор был для него одним из самых жутких кошмаров: странные древние статуи, мавзолеи – точь-в-точь узилища для неупокоенных душ… Один только ужас перед Авином Броуном заставлял его идти туда – ужас… и любопытство. Что задумал Окрос? Не воззвать ли к богам в этом уединённом месте, в этот час торжества потусторонних сил? Но зачем?

Люди остановились перед входом в семейный склеп Эддонов, и Тинрайт едва не застонал от страха. У Хендона Толли на шее болтался ключ. Когда дверь усыпальницы отворилась, четверо мужчин спустились по лестнице, а один остался на страже у входа снаружи. Свет факелов всё тускнел по мере того, как они исчезали на ведущей вниз лестнице, но отблеск его ещё очерчивал дверной проём. Мэтт был страшно рад, что он сейчас не с ними, не в этом доме смерти, что не он наблюдает, как ползут и скачут по стенам тени.

Сторож, который сперва напряжённо стоял и прислушивался у входа, постепенно расслабился, а потом и вовсе прислонился к резному фасаду склепа и пристроил пику рядом. Тинрайт (никогда не подозревавший в себе такой смелости) решил, что это удобный случай подкрасться поближе – может, удастся услышать, о чём говорят внутри. Броун несомненно отвалит за такое горсть морских звёзд – а может, даже парочку серебряных королев!

Он обошёл полосу света, падающего из дверей склепа, по широкой дуге, пока не добрался почти до самой стены часовни. Отсюда Тинрайт видел спину стоящего на страже солдата, и его расслабленная поза придала поэту храбрости подобраться ещё ближе, остановившись всего в нескольких шагах от двери. Он притаился за памятником, наполовину занавешенным ковром плюща, спускавшего плети с храмовой стены.

– …Но не таким образом, – донёсся чей-то голос из склепа, тихий, но вполне различимый – Тинрайт решил, что это Окрос. – Важна жертва, приносимая не здесь, а там.

– Ты утомляешь меня, – перебил второй голос, известный Мэтту даже слишком хорошо.

Его минутное воодушевление мгновенно испарилось. Что он, поэт, делает тут посреди ночи, играя в шпиона? Если Хендон Толли поймает его здесь – да он с него живого кожу сдерёт! Единственное, что удержало Мэтта Тинрайта от того, чтобы немедленно развернуться и помчаться обратно в замок, – это страх шумом привлечь внимание часового. Его так трясло, что он едва сохранял равновесие, скрючившись в своём жалком укрытии.

– И становишься мне скучен, – продолжал тем временем Толли. – И скажу тебе, эскулап, это – не лучшее моё настроение. Надеюсь, ты приготовил нечто такое, что вновь пробудит во мне интерес.

– Я… я стараюсь, милорд, – проблеял Окрос, явно встревоженный. – Просто это… мы должны… я должен быть осторожен. Это великие силы!

– Да, однако на данный момент величайшая из известных тебе сил – я. Продолжай. Заверши жертвоприношение так, как считаешь нужным, но заверши. Мы должны отыскать место, где покоится Камень богов, или оставить надежду заставить силу служить нам. Если мы сейчас проиграем, Окрос, я буду страдать не один, это я тебе обещаю…

– Умоляю вас, милорд, пожалуйста! Смотрите, я делаю, что вы просите…

– Ты только и делаешь, что тычешь, болван! Разве я обещал тебе немыслимое богатство только за то, что ты потычешься в отражение? Достань его! Заставь это произойти!

– Конечно, милорд. Но это всё не так… не так просто…

Лекарь начал что-то мямлить, и Тинрайту пришлось податься вперёд, чтобы лучше его слышать – и тут внезапный вопль разорвал тьму, взвившись так пронзительно и ужасно, что невозможно было представить, чтобы его исторгла человеческая глотка, а в следующий миг захлебнулся в судорожном бульканье, которое всего через один – два сумасшедших удара сердца полностью перекрыли топот и лязг оружия мужчин, несущихся к выходу из склепа по каменной лестнице.