— А другие говорят, что в Угличе пятнадцать лет назад ты, князь, грех на душу взял, и в безвинно убиенном младенце царевича признал, — прошелестел голос монаха.

Шуйский вздрогнул.

— Говорят также, — продолжил монах, — что сама царица, Нагая, тебе в те дни некую грамотку передала, да крест некий, иже наследнику Ивана Васильевича принадлежал.

Шуйский молчал.

— Ныне же настало время явить крест сей и возвратить его истинному государю, — торжественно проговорил монах. — Ибо знак сие будет, по нему же признает она дитя своё, спасенное во дни оны. И она, и другие люди, властью облеченные, кои подтвердить смогут, что истинный государь перед ними, да правду поведать о том, как царевич с помощью людей верных, участи смертной от убийц, Годуновым подосланных, избежать смог. И за подвиг тот велика награда им от истинного государя будет.

Шуйский с сомнением покачал головой. — У Бориса много сторонников. Тот, которого царевичем называют, многократно бит был, да и сейчас дальше Путивля носа не кажет, окопался, словно крот. Патриарх будет стоять за Федора, на Москве стрельцами Басманов заправляет, который Борисом обласкан и сыну его присягнет. Войском Телятевский командует, шурин годуновский. Да и сам Семён сыском ведает, всюду людишки его вынюхивают и обо всем доносят. Нет, езуит, не убедил ты меня.

— Так, может, мне поверишь, боярин? — спросил один из спутников монаха.

Он шагнул вперед и откинул капюшон с головы.

Шуйский вгляделся в его лицо и ахнул.

— Юшка!

— Вижу, узнал, — усмехнулся человек. Он скрестил на груди мускулистые руки. — Помнишь, стало быть.

— Беззубцев! — воскликнул Шуйский и неверяще покачал головой. — Я думал, ты у самозванца в Путивле сидишь.

— А оно вона как, Василий Иваныч, — осклабился тот. — А ты говоришь — у Годунова людишки везде.

Беззубцев! Ярослава словно ударило током. Он жадно вглядывался в лицо человека, стоявшего перед Шуйским.

Твердые черты, широкие скулы, короткая черная борода. Было в нем что-то неуловимо разбойничье, но не свирепо-угрюмое, как у Ворона, и не безысходно-отчаянное, как у его подручных, а, скорее, какая-то бравада и лихая удаль.

— Смел, разбойник, — проговорил Шуйский, — коли дерзнул ко мне в дом явиться!

— Полно, князь! — ухмыльнулся Беззубцев. — То дела давние. Нынче нам с тобою дружить пристало. Не веришь? А коли я тебе скажу, что князь Мстиславский, коего я от Кром отогнал, ныне в переписке с государем Димитрием состоит?

И он небрежно бросил на стол свернутую в трубку грамоту.

Шуйский развернул её, пробежал глазами, мрачнея по мере чтения.

— Князь Рубец-Мосальский, да дьяк Богдаша Сутулов, как тебе ведомо, присягнули истинному государю нашему, — продолжал Беззубцев. — А вот чего ты не знаешь, так про то, что дьяк от Бориса тайно вез деньгу немалую воеводе путивльскому, на нужды военные. А ныне денежки те против самого Бориски обернулись! Со всех сторон под его стяги русские люди собираются — токмо со мной лишь с Дона четыре тысячи отборных казаков прибыло. И еще идут! Нет больше на Руси веры Годунову! Икону чудотворную из Курска привезли, сама Богородица нам помогает. А в войсках борисовых разброд, да шатания, люди мрут, как мухи, болезнь поразила их.

— Сказано ибо: «лядвия их наполнишася поруганий», — подтвердил монах. — Господь сокрушает чресла неправедных.

Шуйский вымученно огляделся.

— Добро, — выдавил он. — Коли на то воля Божия, отдам крест вам. Но покуда жив Борис, не ждите иной подмоги.

— Борис при смерти, — подал голос третий гость, до этого момента хранивший молчание. — Ныне в палатах своих готовится предстать перед судом небесным, уже и отходную по нему читают.

У него был низкий грудной голос.

— Откуда сие знаешь? — насторожился Шуйский. — И кто таков?

Вместо ответа человек сбросил с головы капюшон, и князь не сдержал восклицания.

— Баба!

Резким неуловимым выпадом женщина выбросила вперед руку и у горла Шуйского оказался кинжал.

— Поленица! — прошипела она.

Ярослав во все глаза глядел на неё.

Её можно было бы назвать красивой, если бы не грубые, суровые черты лица. Золотистые волосы, тронутые сединой, были убраны в тугую короткую косу. На обеих щеках виднелись татуировки, в левом ухе сверкала серебряная серьга. Под плащом на ней были кожаная безрукавка и штаны.

Шуйский замер, скосив глаза на лезвие.

— Так, значит… — прохрипел он.

— Убери оружие, сестра, — произнес монах. Выражение его лица ни на миг не изменилось. — Князь не хотел тебя оскорбить.

— Значит, Борис…? — невысказанный вопрос Шуйского повис в воздухе.

Монах едва заметно кивнул головой.

— У нас мало времени, — сказал он. — Прошу, князь, не заставляй ждать. Чем быстрее атаман доставит крест, тем лучше.

— Хорошо, — Шуйский перевел дыхание. — Пойду принесу.

— Господь воздаст тебе за усердие, — промолвил монах. — Сестра проводит тебя.

Шуйский вздрогнул, но ничего не сказал. В сопровождении женщины, он вышел.

— Не нравится мне эта лиса, — подал голос Беззубцев, когда они с монахом остались одни.

Монах пожал плечами. — Он старается держать нос по ветру. Нам от него нужен только крест. По крайней мере — пока…

— Дело не в нем, — Беззубцев подошел к окну, вглядываясь в сумерки. — Нутром чую, что-то творится. Поленица не привела хвост?

— Вряд ли, — качнул головой монах. — Симеону сейчас не до того — Борис при смерти, а поленица позаботилась о лекаре… Ему есть, чем заняться.

— И все-таки, неспокойно… — Беззубцев нахмурился. — Что там за шум?

Снаружи послышались глухие тяжелые удары, будто кто-то колотил по дверям тяжелым кулаком.

— Стрельцы! — воскликнул он.

***

Симеон Никитич Годунов едва поспевал за стремительно несущейся царевной. Рядом пыхтел иноземный лекарь, за которым следовал конюх, увешанный диковинными сумками.

— Быстрее! — командовала Ксения.

Да, выросла девка. И когда успела? Обычно тихая, кроткого нрава, не смевшая поднять глаз в присутствии отца, она вела себя так, словно от рождения привыкла повелевать.

Будто подменили Ксению… А, может, и впрямь подменили? Жаль, не успел допросить он этого дохтура — Яган, или как там его Муха называл? Теперь уж не до того. Теперь самого Муху надобно ловить да пытать…

Они уже были у самой опочивальни, когда из-за закрытых дверей раздался громкий истошный женский вопль.

— Не успели! — выдохнул Годунов, и остановился, держась за сердце. В груди покалывало, последнее время его мучала одышка.

Коган тоже замедлил ход, с опаской глядя на высоких стражей с грозно посверкивающими бердышами.

Ирина, напротив, перешла почти на бег.

— Прочь! — скомандовала она, и охранники послушно прянули в стороны.

— Скорее! — бросила она.

С первого взгляда на неподвижное тело, вытянувшееся на постели, Когану было ясно, что они опоздали.

Стоявшая на коленях у царского ложа женщина в раззолоченных одеждах рыдала в голос.

Священник у изголовья с раскрытой книгой в одной руке и свечой в другой, что-то наговаривал ей вполголоса. С другой стороны ее поддерживал юноша, также пытавшийся успокоить. В углу, со скорбным видом замер седоватый полный боярин.

— Федор! — голос Ирины заставил их обернуться. — Уведи мать! Пусть никто сюда не заходит! Всем остальным — выйти! Семен, проследи, чтобы нам не мешали! Ну?!

— Акся, батюшка умер! — со слезами в голосе сказал юноша. — Теперь уже ничего не поделаешь!

Вместо ответа, Ирина бросилась к телу.

— Давид Аркадьевич, помогите!

Вдвоем они стянули тело на пол.

— Ты что! — закричал Федор.

— Вон! — рявкнула Ирина в ответ. — Не мешайте!

Коган уже склонился над телом, проверяя пульс на сонной артерии. Естественно, его не было.

— Ира, деф! — бросил он, наваливаясь ладонями на грудную клетку.

Теоретически, если остановка произошла только что, шанс у них есть. Пусть мизерный, но все же…