– Дитя, – обратился он еле слышно. – Отрекись от этих страшных слов и тебя сошлют на землю.

– Нет, учитель, не отрекусь. Ангелы забыли о своем предназначении, кто-то должен был напомнить им об этом. И пусть моя жертва будет последней.

– Тебя же отправят к самому Сатане, – сжимал старейшина ее ноги.

– Я знаю, Михаил.

– Что же ты наделала.

– Не печалься, учитель. Пусть свершится суд.

– Ты не знаешь, на что обрекаешь себя.

Елейла не отреклась от своих слов, посему была приговорена к низвержению в Ад под покровительство Люцифера. Гавриил с нескрываемой радостью вернулся в кресло, после чего обратился к стражникам:

– Лишить ее крыльев!

Ангел прекрасно знала, что это за процедура, поэтому без слов раскрыла крылья и замерла в ожидании. Стражники, помогли ей спуститься вниз, после обошли с двух сторон, один крепко взял за плечи, а второй вытащил из ножен меч. Удары последовали один за другим, крылья оказались на полу, а пол окрасился бурой почти черной кровью. По рубахе Елейлы расползлись два пятна, которые в секунду слились воедино, но дева не дрогнула. В ней было столько силы воли, что Михаил призвал ее в свое время на служение Господу, поручился за нее, но Елейла оказалась слаба духом перед человеческой болью.

Еще в роддоме мне дали имя Роксолана, а все виновата санитарка, сериалов пересмотрела старая карга. Хотя, полным именем никогда не называли, либо Оксаной, но откровенно говоря, ненавидела это имя, либо Рокси, что предпочтительнее. По крайней мере, на Рокси я всегда откликалась.

В Доме малютки жила до трех лет. Здесь к нам относились так себе, вроде и не хорошо, но и не ужасно. Няньки как истуканы выполняли все положенные процедуры: кормежка, горшок, мытье. Они мало с нами общались, сироты в основном были предоставлены сами себе, сидели днями напролет в кроватках и смотрели друг на друга как в зеркало. Некоторых, особо нервных, поили чем-то и они спали. Я же вела себя тихо, не хотелось провести первые годы жизни в забытьи. Повезло тем, кого забрали. Им удалось избежать следующей ступени по направлению в Ад.

Помнится, приходили три-четыре пары смотреть меня, но я видела их недалекость, природную глупость, а в некоторых даже жестокость, поэтому быстренько избавлялась от потенциальных родителей. Стоило только заплакать, как эти существа разбегались по углам подобно тараканам. Что-то их пугало в этот момент. Я не знала, что именно, но главное – работало!

Однако, с так называемым персоналом я в подобные игры не играла. Мне хватило одного раза и то с не моим участием, чтобы понять, какие тут правила и кто заправляет порядком. Моя двухлетняя «сокамерница» Аля решила устроить веселую ночь одной няньке – Милане Сергеевне, правда, не по своей воле, у нее разболелся живот, но Милане было плевать на причины, ей хотелось спать. Так вот, нянька схватила за шиворот Алю, вытянула из кроватки, отчего та ободрала себе ноги, а после отнесла в ванную, где обдала холодной водой. Всю оставшуюся ночь соседка тихо постанывала в кроватке, усвоив урок от «сердобольной» Миланы Сергеевны. Мне бывало тоже доставалось, но наказания сводились к пустой тарелке на ужин или на обед, а иногда и на весь день. Хотя, мне было все равно, иногда лучше поголодать, чем есть ту мерзость, которую нам давали.

Наверно другим детям повезло, они-то ничего не осознавали в такие моменты, им было одиноко, плохо, больно, но они умели забывать, а я нет. Я все помню, каждый проклятый день, проведенный за решеткой с облупившейся краской, помню запах мочи, которым пропитался матрас, люстру с одним целым плафоном, она как маяк безысходности светила сутки напролет. Но самое ужасное другое, я видела эти глаза преисполненные одиночеством, смотрящие на меня из кроватки напротив.

В Доме Малютки работала одна женщина, она иногда заходила к нам и долго нашептывала молитвы, только какой от них был толк? Ни ангелам, ни Богу мы оказались не нужны, мы как отбросы, побочный эффект людской похоти и беспринципности, а на таких святые не смотрят. На тот момент ее бубнеж послужил хорошей колыбельной, я сразу засыпала. Но мне никогда не снились сны. Закрывая глаза, пропадала, не чувствовала ни себя, ни пространства вокруг, будто исчезала. Честно, было даже завидно наблюдать за другими, они что-то бормотали во сне, смеялись или хныкали, а я словно умирала. Первое время меня будили, няньки думали, что и правда отдала концы, но нет…

Каждый день нас выводили гулять, мы толпились под старым грибом в песочнице, куда гадили дворовые кошки. Облизывали все, что попадало в руки, некоторые жевали грязь, а нянькам было не до нас, они трещали по телефону или курили, сидя в беседке. В такие моменты я смотрела на них и возникало только одно желание – взять камней поувесистей и запустить им в головы, чтобы они обратили свои пустые, бесстыжие глаза в нашу сторону. Но если бы я так поступила, то нажила себе неприятностей. Приходилось много терпеть.

А каково было смотреть на слезы тех, кого возвращали обратно наигравшиеся в материнство? Им не нравилось, что «питомцы» много плакали, портили их вещи, вели себя дико. Но откуда им было знать, как правильно себя вести, когда они выросли в стае?

Один раз мне захотелось сбежать. На такую провинность натолкнул очередной акт наказания воспитанника. Мальчик Федя разбил кружку Анны Федоровны – уборщицы, она за это отхлестала его половой тряпкой. На прогулке я ждала момента, когда воспитательница как всегда отправится на перекур. И стоило ей скрыться в беседке, как я тихо направилась в сторону калитки. Выбравшись на волю, побежала куда глаза глядят, остановилась около какого-то ларька. Мимо проходили люди, толпы людей. Я же сидела на лавке и смотрела на них, все-таки впервые лицезрела столько взрослых, мамаши пробегали с колясками, они бросали на меня косые взгляды, но не останавливались. Просидев так до самого вечера, поняла, что здесь мне не найти спасения, а подтверждением тому стал мужик, который сначала наблюдал за мной, потом подсел и стал уговаривать сходить с ним в магазин, где он купит мне игрушку. Наверно, другой на моем месте и пошел бы, но я-то чувствую их, в этом человеке было столько черни, что невольно захотелось плакать, а к чему ведет мой плач, уже известно. Да уж, этот урод убегал слишком быстро. Видимо такие обладают самой слабой и трусливой душонкой.

В общем, пришлось идти обратно. Вернулась я к ночи, заночевала в той самой беседке. На следующий день снова была желтая лампочка над головой, а напротив из кроватки по-прежнему на меня смотрела пара одиноких глаз.

Жизнь в этом заповеднике научила тому, что все лгут, притворяются, что души взрослых зачастую пусты. Но это послужило хорошей школой перед детдомом, ведь там все было гораздо хуже.

Елейлу сопроводили из Зала Писаний в Погребенную. То было особое помещение, падших ангелов здесь обривали наголо, раздевали, после чего передавали в руки призванным Демонам посыльным. Они забирали новоявленного грешника в Ад.

И поскольку предательство ангела считалось самым большим грехом, перед которым меркли грехи всего человечества, то и наказание было особенно мучительным. Падших ангелов ставили в услужение самому Люциферу, а это пострашнее любой пытки. Несчастные должны были вечно взирать на муки остальных и приводить в исполнение приговоры человеческим душам. Многие ангелы не справлялись со столь тяжелой ношей, они теряли рассудок, превращались в самых ужасных и жестоких Демонов, которых опасались даже местные служители Сатаны, посему их уничтожали. И казалось бы, вот оно – спасение, но не все так просто. Ангел терял рассудок медленно, могло пройти несколько веков, прежде чем это произойдет.

Вроде бы, что страшного в том, чтобы пытать виновных? Они же заслужили, они совершали грехи, предали Отца, а значит, получают заслуженное наказание, однако по природе своей, ангелы не принимали даже справедливых наказаний, не могли смотреть на изуродованные души грешников, не могли слушать криков тех, оттого-то им и приходилось страдать сильнее остальных.