— Как?.. — спросил я, пытаясь понять, каким образом мы могли здесь встретиться. — Как вы здесь очутились? Именно здесь? В деревушке, куда у нас не было причин заезжать?
Швея принесла тарелку с хлебом и сыром и одарила меня своей кривой улыбкой.
— У вас были все причины, чтобы приехать сюда, сынок. Вы следовали за нитью жизни, и она привела вас сюда, начиная с глупого задания Пэлиса, убийства Тремонди и заканчивая махинациями этой стервы Патрианы. Все это и привело вас сюда, а хорошая Швея знает, куда ведет каждая нить.
Она грубо схватила Кеста за ворот плаща.
— И что вы, ради всех чертовых святых, сотворили с моими плащами? — требовательно спросила она. — Ну–ка, снимайте и давайте их сюда.
— Впереди нас ждет небольшое войско, — сказал я. — А другое гонится следом.
— Тихо, сынок. Я знаю, где они, — точно так же, как знаю, где вы, где вы были и куда направляетесь. Точно знаю, где побывала каждая нить этого плаща; я слишком стара, у меня нет времени выслушивать ваши россказни и нытье. А теперь снимайте плащи. В таком состоянии от них мало толка.
Мы сняли плащи и передали ей — она начала их внимательно рассматривать, попутно комментируя:
— Шеверан, а, Фалькио? Чертов кислотный ливень — одним лишь богам известно, что там были за испарения. Они в любой одежде дыры прожгут, только не в этих плащах, не в моих прекрасных плащах.
Она закончила с моим плащом и взялась за следующий, принадлежавший Брасти, даже понюхала его.
— Проклятье, сынок, а снимать одежду не пробовал, прежде чем на баб разжигаться?
Швея не дала ему возможности ответить и снова принялась рассматривать каждую заплату, пятно и нить, боромоча себе под нос.
— Что ж, все ясно, — наконец сказала она.
— Починить их сможете? — спросил я. Пока она разглядывала плащи, я надеялся, что она, может, хотя бы подошьет износившиеся края.
Она замерла на мгновение, а потом взглянула на меня: лицо ее свело, словно от щекотки в носу или судороги, но она лишь расхохоталась.
— Смогу ли я их починить? Смогу ли я их починить? Святые угодники, живые и мертвые, Фалькио, пусть все несуществующие боги благословят твое имя и пошлют мне еще тысячу таких, как ты.
Положив плащи на стол, она соединила руки на животе.
— Вот он, самый гонимый человек во всем мире: спереди одно войско, сзади другое, бежать некуда, спрятаться негде, драться не выходит, да он и понятия не имеет, за что ему драться. Судьба целого мира лежит у него на плечах — другого спасителя–то нет, — а первое, о чем он меня спрашивает, смогу ли я залатать дыры на его плаще, спасибо–пожалуйста!
Остальные тоже расхохотались, но мне ее слова смешными совсем не показались.
Она продолжала хихикать, фыркать, всплескивать руками. Наконец сказала:
— Уж за что, а за это, Фалькио валь Монд из Пертина, Швея тебя горячо благодарит.
Я подумал: может, это как–то связано с войском, но решил не задавать вопросов. Вместо этого спросил о другом:
— А вам хоть что–нибудь известно о других магистратах? Вы хоть кого–то видели? Кто–нибудь нашел королевские чароиты?
— Ага, всех, и ага, один из них, — ответила она. — Но большего я тебе не скажу и плащи ваши чинить не стану, лучше кое–что подарю.
Она подошла к буфету, стоявшему в дальнем конце мастерской, и вытащила из него огромный сверток, перевязанный пучком соломы. Положила сверток на стол, развязала его, и даже после стольких лет и бедствий, через которые мы прошли, дыхание у меня перехватило.
На столе лежали плащи, новые, совершенные, с нашими символами.
— Разве такое возможно? — спросил Кест. — Откуда вы знали, что мы пройдем здесь? Швея, когда вы приехали в эту деревню?
— Я же говорила: Швея знает, где начинается и заканчивается каждая нить.
Кест и Брасти взяли свои плащи, мой лежал в самом низу. Но под ним обнаружился еще один. Меньше наших по размеру, но сделанный из той же коричневой кожи. На груди ярко–фиолетовый символ — птица, восстающая из пепла.
— Вы же не полагаете всерьез… Вы не думаете, что Алина… плащеносец?
Алина подошла к плащу и осмотрела его. Потрогала гладкую кожу, затем нехотя убрала руку и покачала головой.
— Он не для меня, — сказала она и показала на Валиану, — а для нее.
Валиана встала со стула, переводя взгляд с плаща на меня и обратно.
— Но я не… То есть… Я даже не знаю, что все это значит.
— Как тебя зовут, дитя мое? — спросила Швея.
— Меня называли Валиана Херворская, — сказала она с сомнением.
— Но это не твое настоящее имя, и теперь ты это знаешь, ведь так?
Она медленно кивнула.
— Ты ненавидишь герцогиню, и это справедливо, но скажу тебе вот что: если бы эта старая ведьма не позаботилась о твоей родной маме, когда ты находилась еще в ее утробе, то она бы даже не смогла выносить тебя. Она была нищенкой, твоя мама, и не слишком здоровой.
— То есть я не должна была выжить, — прошептала Валиана.
— Именно так. Ты не должна была выжить и теперь жить не должна.
— Что?.. — начал я.
— Ну–ка закрой свой глупый рот, Фалькио, — отмахнулась Швея. — Истина в том, дитя мое, что для тебя в этом мире нет места. Я знаю, как плетется нить истории: для тебя в этом мире нет другого предназначения, кроме клинка рыцаря в твоем брюхе. Но мир время от времени нуждается в хорошей встряске, поэтому пусть так и будет.
Она взяла плащ Валианы.
— Тебе понадобится новое имя, и ты должна сама его выбрать. В этом мире люди не создают себя сами: родители говорят им, какое имя носить, во что верить и кем быть. Но тебе этого не дано, поэтому придется самой понять, кто ты такая. И начнешь прямо сейчас. — Швея распахнула плащ и помогла Валиане надеть его. Он сидел на ней так, словно девушка родилась уже в нем.
— Но я не могу быть одной из… Я не подхожу, и меня никто не учил…
— Кто бы говорил, — фыркнула Швея. — Ты изучала законы короля и герцогов, разве нет?
— Мне пришлось, когда я готовилась к…
— И, скорее всего, в Херворе ты брала уроки фехтования, чтобы эта маленькая лиса тоже могла научиться и потом воткнуть клинок кому–нибудь в спину?
— Да, но у меня никогда хорошо не получалось.
Швея мягко засмеялась.
— У этих троих тоже не слишком выходит, лишь в редких случаях. Не беспокойся, дитя мое. Быть плащеносцем вовсе не значит судить, скакать и махать мечом, что бы эти болваны тебе ни рассказывали.
Она расправила отвороты плаща Валианы.
— Но об этом позже. А сейчас тебе нужно принести клятву.
— Какую клятву? — спросила Валиана.
— Если бы тебе просто пришлось повторить чьи–то слова, то это была бы не слишком хорошая клятва, не так ли?
Валиана посмотрела на нас.
— Я не понимаю. Вы хотите, чтобы я присягнула на верность плащеносцам? Или памяти короля? Или какому–то святому?
— Если это то, во что ты веришь, за что готова умереть. Не заблуждайся, дитя мое: в конце дороги тебя ждет лишь неглубокая грязная канава, в которой будет лежать твой труп.
Валиана поглядела ей прямо в глаза и отвернулась.
— Нет, — сказала она тихо. — Я не… не то чтобы не верю во все это, но… я даже не знаю, что значит верить во что–нибудь. Вся моя жизнь крутилась вокруг меня, и жизни всех остальных тоже. Я даже не знаю, заботит ли меня что–то. Я никому ничего не обещала, кроме… — Она посмотрела на Алину, которая сидела на стуле, сердито разглядывая ногти. — Кроме тебя. Я обещала, что буду защищать тебя.
Алина кивнула и шмыгнула носом. Валиана посмотрела на Швею.
— Это оно?..
Швея дала ей легонькую, почти ласковую пощечину.
— Никто не скажет, кроме тебя самой. Именно это и значит быть свободной. Не иметь возможность делать все, что тебе вздумается, а иметь право встать и сказать всему миру, за что ты готова умереть.
Валиана стояла некоторое время неподвижно, а потом преклонила перед Алиной колено и взяла ее за руку.
— Послушай, я не знаю, что все это значит. Не знаю, кто я такая и как много мне осталось. Я считала себя самой важной девушкой в мире, а теперь выяснилось, что я ничего не стою, даже этого плаща. Я не невинна и знаю это теперь. Незнание не означает отсутствие вины. Но ты невинна. Ты не сделала ничего плохого, но тебя хотят схватить и причинить тебе горе. А ты ничего дурного не сделала. У тебя есть право жить, чтобы понять, кем ты хочешь стать. Я слаба и не слишком хорошо управляюсь с клинком. Но думаю… думаю, что смогу стать смелой или, по крайней мере, попытаюсь. Думаю, что если кто–то попытается убить тебя, то я… даже не знаю, закрою тебя собой. Понятия не имею, насколько хорошо я смогу драться, скакать или выносить приговоры, но если кто–то поднимет на тебя руку, то, клянусь чем угодно, я остановлю его хотя бы своим телом, если ничем другим не выйдет.
