Шип выпрямился, уловив в его голосе нотку фальши. Он благословлял свое каменное лицо и магические улучшения тела. Он не дрожал и ничем не выдал себя, разве что движением пальца. Но он почувствовал, что у Эша есть план действий после падения Тикондаги. И Шипа в этом плане не было.

Эш усмехнулся:

– Зачем мне тебя предавать? Ты – моя аватара в этой сфере. Я не могу одержать в ней победу без тебя. Я вложил в тебя много усилий. Можно даже сказать, – он снова усмехнулся, – что я сложил все яйца в одну корзину.

Шип попытался понять, что Эш имел в виду. Или чего он хочет.

– Ты не замечаешь многого, – обвиняюще сказал он.

Эш повернулся и посмотрел на него. Шипа на мгновение охватил ужас.

– Мне нравятся твои черные мотыльки. Очень умно.

Шип вздохнул – как будто зимний ветер пошевелил опавшие листья:

– Один из них уничтожил целую деревню и не оставил никаких следов.

– А другого убила девка с палкой, – заметил Эш.

Шип кивнул.

– Мои убийцы выйдут из мрака после полуночи. То поколение, которое я отправил уничтожить Темное Солнце, должно быть полностью неуязвимо по отношению к обычным людям. Они существуют скорее в эфире, чем в так называемой реальности.

Эш посмотрел на звезды:

– Ты растратишь их на смертного, который угрожает тебе, – но на самом деле он никто. Я даже не учитываю его в своих подсчетах.

– Правда? – спросил Шип после паузы.

Эш кивнул черной головой:

– Он ничто. Мальчик, раздувшийся от гордости и тщеславия. Ты замечаешь его только потому, что у него есть то, чего не было у тебя. Богатство, власть и красота. Если уж я вынужден быть твоим учителем, придется тебе это объяснить. Он еле виден в эфире. Настолько он ничтожен.

– Это невозможно, – нахмурился Шип, – в эфире он пылает, как солнце.

– Ты преувеличиваешь. – Коса сверкнула.

Шип затих, пытаясь понять, что Эш имел в виду или что он только что отбросил.

– После Тикондаги никто не пойдет против тебя.

«Это ты так говоришь», – подумал Шип.

Морган проснулся где-то в университете в Ливиаполисе и обнаружил, что Танкреда в конце концов все же осталась с ним. Ее брат храпел, сидя на стуле. Она принесла с собой нужную ему рукопись, и он тут же углубился в чтение.

Более того, Танкреда спала рядом с Мортирмиром, который лежал на скамейке с парой вениканских линз в одной руке и малоизвестным трактатом «Оптика», принадлежавшим перу кого-то из магистров прошлого, в другой. Он осторожно положил книгу и линзы на пол.

Она открыла карие глаза.

– Ты очень красивая, – сказал он.

– Почему ты никогда не называешь меня умной, изящной или хоть упрямой или образованной? – сонно спросила она. – Почему только красивой? Кто нашел рукопись о линзах, а? Для этого нужна красота?

Мортирмир посмотрел на ее брата, а потом рискнул, склонился над ней и накрыл ее губы своими. В голове у него промелькнула тень Гармодия, и он дернулся.

Ее губы оставались плотно сомкнуты, но потом он лизнул их кончиком языка, и они приоткрылись. Чуть-чуть. Сводя его с ума.

Она заурчала, как злая кошка. Но она не злилась – она извивалась под ним, а потом сдвинулась, обняла его.

Он погладил ее по шее, немного задержал руку, ощутил, какая мягкая и нежная у нее кожа, она снова пошевелилась, ее губы сдвинулись, а язык…

И тут она села.

– Ты вполне живой. Пора работать над заклинанием!

Впервые с того мгновения, как он получил силу, Мортирмир проклял всю магию.

Первый день в дороге Амиция провела, убеждая себя и сестер, что она не вводит их в искушение, не ведет на поругание и на смерть. Поездка вместе с Красным Рыцарем и его войском, которое состояло вовсе не из странствующих рыцарей, а из наемников, пугала ее спутниц.

Сестра Мария, высокая тихая девушка, отличалась блестящим умом, очень прямо держала спину и говорила красивым голосом, как в реальности, так и в эфире. Ей только исполнилось семнадцать – слишком юна, чтобы путешествовать, – и видно было, что изо дня в день она борется с мирскими соблазнами – иногда удивительными, а иногда жуткими. Хорошенькая, она страдала из-за того, что ей хотелось быть красивой. Это шло вразрез с ее тихой и искренней набожностью. Верхом она ездила плохо, потому что родилась в крестьянской семье, но отвергала помощь с юношеским негодованием. Солдатам очень нравились ее светлые прямые волосы и льдисто-голубые глаза.

Сестра Катерина, не столь холодная, славилась ехидством. Волосы у нее были рыжие и кудрявые. Ей уже исполнилось тридцать, она рожала и потеряла дитя. Происхождения она была благородного, и в монастыре долго пытались выбить из нее гордыню бесконечными епитимьями и не менее бесконечными стирками.

Получилось не слишком хорошо.

На самом деле, обеих монахинь приставили к сестре Амиции не только для поддержки, но и для перевоспитания. Сестра Катерина была высокомерна, а сестра Мария тщеславна.

Сестре Амиции казалось, что сестра Мирам ее испытывает.

Несмотря на это, они поладили. Лечить рыцарей, избавляться от боглинов и слушать исповеди было забавно. За первые недели они пережили вместе столько приключений, что подружились, чего никогда бы не случилось, если бы их связывали только сплетни и интриги замковой или монастырской жизни. Когда сестра Мария замирала у окна, глядя на свое отражение, Амиция ничего не говорила и никогда не упоминала четки сестры Катерины, изготовленные из золота и коралла.

Первый день пути был нелегок. Сестра Мария обычно ходила пешком или ездила на ослике, но отряд, направлявшийся на турнир, двигался слишком быстро, и ее посадили на одну из свободных лошадей, из-за чего она жестоко страдала. Как врач и герметист она располагала целым арсеналом лечебных средств, но как юная женщина она просто закусывала губу, терпела и мрачнела, пока сестра Амиция не остановила ее и не влила немного силы в ее бедра.

– Так заметно? – спросила сестра Мария.

– Да, – рассмеялась Амиция.

Сестра Катерина, напротив, была в своей стихии. Она красовалась на чудесной восточной кобылке и сидела в седле лучше многих солдат.

– Если позволишь, вечером я разрежу свою юбку и поеду по-мужски, – сказала сестра Катерина. – Могу и твою тоже. И Марии.

Сестра Амиция вздохнула. Катерина вечно ходила по грани допустимого и заглядывала за эту грань.

– Я не уверена, что мир готов к монахиням, которые ездят по-мужски.

– Пресвятая богородица, сестра! Ты служишь мессу, тебя обвиняют в ереси, но ты думаешь, что они не выдержат, если ты сядешь в седло по-мужски?

Красный Рыцарь в полном доспехе, алом шелковом сюрко, вышитом золотыми нитями, и золотых шпорах рысил вдоль колонны вместе с Тоби, своим оруженосцем, и Нелл, служанкой. Он внимательно изучал строй. Трех дам всячески оберегали.

Порой шел дождь.

– Если платье намокнет, ноги будут болеть еще сильнее, – сказала Катерина, – да и Марии будет проще. Нельзя ехать так. – Ей пришлось повысить голос. Они подъезжали к реке Альбин, которая громко ревела.

Прямо за тремя монахинями ехали фракейские рыцари во главе с сэром Кристосом. Когда Амиция оглядывалась, он широко улыбался. С черной с проседью бороды стекала вода. Он наклонил голову и выкрикнул что-то на архаике. Его рыцари и страдиоты подтянулись. Слуга принес льняных тряпиц, и рыцари начали вытирать доспехи друг друга.

Когда они повернули на восток, из-за туч вынырнуло бледное солнце. Отряд поднялся на низкий гребень, и вдруг перед ним раскинулся целый мир. Внизу лежал холмистый Брогат. К западу холмы становились выше, превращаясь в горы, сейчас скрытые пеленой дождя. В начале апреля холмы уже покрылись веселой зеленью, как будто приветствуя последние дни Великого поста.

А на востоке Великая река катила свои воды по глубокому ущелью, прежде чем вылиться на равнины Альбина. За многие тысячи лет весенние паводки, которые бывали и сильнее, чем в этом году, пробили глубокий канал в низких холмах центрального Брогата. Слева внизу текла река, мутная, буро-зеленая от холодной талой воды, старых листьев и жидкой глины. Мусор несся по течению со скоростью скачущей лошади. Река ревела так громко и рев этот так сильно отдавался от стен ущелья, что говорить рядом с ней было почти невозможно.