Мама говорит — мы с ней медные проволоки. Но именно здесь и сейчас я чувствую, что это не скрученные моток, брошенный на свалке. А оголенный провод, по которому течет сумасшедшая энергия.

Смешок.

Почти издевательский.

И с удивлением я понимаю, что это мой, а не его.

Я мягко-мягко, как кошка, смотря прямов в глаза, подхожу к нему, становясь рядом и задираю голову — но не чувствую себя при этом ниже.

— Значит, твоя жена?

Обвожу языком пересохшие губы. Каримов вздрагивает и на мгновение переводит взгляд. Его тело не врет и не врало никогда. Я могу быть уверена, что он последняя сволочь и игрок, к которому не стоит даже подходить, но при этом я также уверена — физически нам было хорошо вместе.

Хорошо настолько, что я предпочитаю не вспоминать об этом…

Он не отвечает ничего, только утягивает одним взглядом в привычный омут, пытаясь снова присвоить полностью — мое тело, душу, мысли, включить в новую, но столь же опасную, как и прежде, игру.

— Значит, я владею всем, что прописано в бумагах и что полагается по закону? Твоими активами, половиной имущества, твоим бизнесом, домом… тобой?

Я говорю неосознанно хрипло, так же хрипло и непристойно, как шептала когда-то в его постели, в его квартире, как кричала, когда он доводил меня до грани, за которой я теряла себя, подчинял, заставляя получать от этого сумасшедшее удовольствие, поглощал своей темной энергетикой и уводил в глубину Тьмы.

Зрачки мужчины расширяются и будто пульсируют в такт биению сердца. Моего или его?

— Значит, в моем старом паспорте все еще штамп, на бумагах только моя подпись, а ты пришел, чтобы заявить на меня свои права?

Его дыхание все-таки сбивается.

На долю секунды, но я чувствую его настолько хорошо, что мне хватает и этого, чтобы понять, насколько сжата пружина у него внутри.

Чертов игрок, который однажды небрежно смахнул неугодную пешку с шахматной доски. Мой бывший, который по каким-то причинам все еще желает оставаться настоящим — но при этом до сих пор не оправдал меня за предыдущие «преступления». Враг, готовый казнить меня за малейшую провинность — и, возможно, приехавший, чтобы привести свой прошлый приговор в исполнение.

Я больше не боюсь и не поддамся.

Потому что дыхание сбивается у него… а у меня достаточно сил, чтобы глядя прямо в его бесстыжие темные глаза и заявить уже ровным и холодным тоном:

— Не интересует.

И добавить, наслаждаясь хмуро сдвинутыми бровями:

— Знаешь, милый, я должна была тебе сказать это еще тогда… но я подаю на развод.

Сколько мы так стоим, глядя другу в глаза? Минуту, вечность? Никогда не любила игру в гляделки и уж тем более никогда не смотрела на альфа-самца с такой наглостью и небрежностью.

Никто из нас не опускает взгляд и больше ничего не говорит — но спустя какое-то время у Каримова оглушающе звонит телефон, и этот звук разрывает темный невидимый кокон, в котором мы оказались.

Он не берет трубку, но отворачивается, а я отступаю. С отстраненной полуулыбкой становлюсь поодаль и жду ответной реплики.

Дожидаюсь.

Илья зеркалит мою позу и тянет:

— Значит, развод…

Мне не очень нравится, что он при этом выглядит довольным. Я уже жду какого-то подвоха — это же Каримов.

— У меня есть три условия.

— Не интересует, — выдыхаю почти с облегчением. Пусть уж лучше играет в открытую.

— Тогда тебе придется не сладко, золотая.

— Ничего страшного, — продолжаю улыбаться. — Уверена, что даже при твоих связях я смогу добиться своего. Хотя какие там связи? Если ты даже не раскопал правду про меня и события трехлетней давности…

Я осознанно давлю. Я до одури хочу признания его вины, рассказа о том, что он все-таки понял, кто на самом деле стоял за всем, повинной, извинений… черт его знает, зачем, просто для того, чтобы дать мне сатисфакцию. Но нет, молчит, смотрит насмешливо и гнет свою линию.

— Даже не узнаешь про условия?

— Уверена, что там будет про железные башмачки, так что нет, — пожимаю плечами.

— А ты попробуй. Не устроит — поднимешь знамена.

Вздыхаю.

Как бы ни была теперь крепка моя крепость и уверены в себе защитники, этот день выпил меня досуха. Я чувствую себя аленьким цветочком, с которого упал последний лепесток… А чудовище?

Чудовище так и не превратилось в принца.

Он не дожидается ответа — не в манере Каримова ждать. Подходит ко мне и передает какую-то записку.

— Приезжай по этому адресу… — смотрит на свои дорогущие часы на загорелом запястье, — через два часа. Заходить даже не обязательно.

Я отрицательно качаю головой, но записку беру. Просто чтобы он не начал впихивать ее мне в руку. И уже держусь за дверную ручку, когда слышу.

— Следующее условие узнаешь, когда выполнишь первое.

— Не интересует, — отвечаю спокойно.

Только в лифте позволяю себе привалиться к стенке и зажмурится. Я одновременно переполнена самыми разными эмоциями и опустошена, а это не самое удачное сочетание, чтобы держать лицо. Но из лифта на первом этаже выхожу ровно.

Записка жжет руку, и я, поколебавшись, читаю незнакомый адрес.

А потом выкидываю бумажку в урну.

Глупости… не собираюсь снова играть по его правилам!

Я чувствую себя идиоткой, стоя возле пятиэтажки в спальном районе — но у меня есть причина так поступать.

Каримов… в какой-то мере он честен. И если ценой беспроблемного развода, ценой того, что больше мы не увидимся, будет этот идиотский квест — я попробую. Если у меня есть возможность избавиться от него, вступив в эту странную игру — я попробую. Воевать с ним у меня элементарно не хватит ресурсов, даже если подключить к этому отца.

И потом… почему-то после его слов я почти уверена, что условием будет что-то, связанное со мной. С моей жизнью. С тем, что обязательно эту жизнь испортит.

Илья из тех, кто скинет тебя молча с самолета, если ты не решаешься прыгнуть с парашютом и сделать шаг в бездну сам.

Интуиция меня не обманывает.

Я уже даже почти не удивляюсь, когда вижу машину Дениса, выруливающую к одному из подъездов. В некотором ступоре смотрю на часы — ну да, рабочий день… обычный рабочий день закончен, конечно, но Денис ведь так часто задерживается на работе из-за важных клиентов и дел.

Я даже знаю, что увижу. И все равно это больно. Очень-очень больно видеть его, помогающего выйти из машины светловолосой и довольно миленькой девушке, а потом и вытаскивающего пакеты с продуктами.

Чтобы прикрыть эту боль, в голове начинают крутиться какие-то глупости. Например, что я даже не знаю — до сих пор не знаю — как реагировать на такое. Подскочить к ним с воплями и вцепиться сопернице в лицо?

Уехать домой, порезать все его вещи на лоскутки и ворохом выкинуть их в окно?

Или достать дробовик с заднего сиденья своего пикапа и на хрен разнести здесь все? Хотя у меня ни пикапа, ни дробовика…

Я довольно долго смотрю на подъезд, где они скрылись.

Снова на часы.

У меня достаточно времени. Если вспомнить, во сколько обычно Денис приезжает домой.

Чувствую тошноту. И снова маскирую внутреннюю горечь — теперь горечью кофейных зерен из кофейни на остановке. А потом выхожу прогуляться по окрестностям. Осторожно расспрашиваю бабулек и мамочек на площадке, чувствуя себя то детективом-недоучкой, то обманутой женой. Не сказать, что мне сразу выдают все сведения, но я наталкиваюсь на один понимающий и сочувствующий взгляд и полная девушка с двумя погодками отводит меня в сторону и рассказывает все, что знает.

Всё…

— Год, Денис. Твою ж мать, минимум год… — это первое, что слышит мой… очередной бывший, когда в ступоре замирает, видя меня возле его машины. На данный момент и последнее — несмотря на жадно-осторожное внимание половины двора, устраивать здесь спектакль я не собираюсь.

Прима и так на сцене каждый день, может же у нее случиться выходной?

Он бледнеет, садится в машину, стискивает руль, порываясь заговорить, но быстро умолкает, когда осознает, что я не скажу ни слова, пока мы не попадем домой.