В юности Поликарп жил в Эфесе и учился у апостола Иоанна Богослова, который в 110 году поставил его в епископы Смирны. Как пастырь он имел огромный авторитет и считался христианским вождем «всей Азии», а как человек обладал огромным личным обаянием. По рассказу агиографа, даже римские солдаты, пришедшие арестовать Поликарпа, оробели и прониклись к нему большим почтением. За год до своей смерти Поликарп посетил Рим, чтобы обличить гностическую ересь и обсудить с римской папой Аникитой вопрос, в какой день следует праздновать Пасху: 14 ниссана, когда состоялась Тайная вечеря, или на три дня позже, в воскресенье, когда произошло Воскресение Христа. Оба церковных предстоятеля ссылались на предание, доставшееся им от предшественников, и не хотели уступать друг другу, но это не помешало им сохранить между собой общение и мир.

После возвращения Поликарпа в Смирну в городе начались сильные гонения на христиан. Святых подвергали неимоверным истязаниям: одних секли бичами с такой силой, что в разрезанной плоти открывались внутренние жилы, других растягивали на усеянных шипами раковинах, называемых «лезвиями», третьих бросали на съедение зверям. Страдания мучеников были настолько ужасны, что даже смотревшие на них язычники плакали от жалости, но сами истязаемые не издавали ни стона: невозмутимые и спокойные, как бы совсем потерявшие чувствительность, они переносили пытки с нечеловеческим терпением. Поразительную стойкость этих людей авторы послания объясняли тем, что их души в это время находились вне тела, и пока их плоть испытывала немыслимые муки, сами они мирно беседовали с Господом, который ради укрепления их духа показывал им адское пламя и небесные блаженства, «так что были они уже не человеки, но ангелы».

На казнях присутствовал лично проконсул Азии Стаций Квадрат, который то ли по человеколюбию, то ли по долгу службы уговаривал христиан отречься от Иисуса. Иногда эти старания имели обратный эффект: один из христиан по имени Германик, раздраженный уговорами Стация, сам бросился к зверям, раздразнил их и заставил себя съесть.

Когда расправа закончилась, разгоряченная публика потребовала новых жертв, и тут вспомнили о Поликарпе, предводителе местных христиан. Услышав, что его разыскивают, христиане упросили Поликарп скрыться в одну из соседних деревень, где он прятался несколько дней, проводя время в молитве. Незадолго до ареста, увидев во сне свое ложе, объятое огнем, епископ догадался, что скоро его сожгут живьем. Его выдал мальчик-раб, живший по соседству; когда солдаты ворвались в дом, Поликарп спокойно вышел к ним, предложил гостям выпить и поесть и попросил предоставить ему один час на молитву. Получив это разрешение, он молился непрерывно в течение двух часов. В город его повез начальник местной полиции Ирод, который по дороге принялся уговаривать его принести жертвы цезарю, а когда епископ ответил, что не может следовать таким советам, грубо вытолкал его из повозки. «Упав, он ободрал себе голень, – сообщает рассказчик, – но тут же встал и бодро пошел дальше, как будто ничего не произошло».

На площади, где снова собралась толпа, Поликарпа встретил сам проконсул. Он упомянул о почтенной старости епископа и напомнил, что ему очень легко избежать ненужных пыток: для этого надо только поклясться фортуной цезаря и сказать «смерть безбожникам». Старец, обведя взглядом собравшихся зрителей, поднял руку и мрачно произнес: «Смерть безбожникам». «Похули Христа», – продолжал проконсул. Поликарп возразил, что он всю жизнь служил Христу, Который ничего дурного ему не сделал, и ему не за что Его хулить. Не стоит притворяться, продолжал епископ, будто вы не знаете, кто я такой, потому что я сам открыто объявляю себя христианином; если же проконсул хочет побольше узнать о его учении, то пусть назначит удобное для этого время. Стаций, не то серьезно, не то в насмешку, предложил ему убедить в своей истине народ; Поликарп возразил, что он беседует с ним, уважая в нем начальство, а защищаться перед толпой не считает нужным. На угрозы бросить его зверям и в огонь, если не изменит своих мыслей, Поликарп ответил, что мысли надо менять с дурных на хорошие, а не наоборот, и посоветовал ему больше не медлить и поскорее делать то, что он намерен.

После этого проконсул трижды объявил на площади, что Поликарп признал себя христианином. Возбужденные зрители потребовали, чтобы на Поликарпа выпустили льва, но верховный жрец Филипп, заведовавший играми, объяснил, что сделать этого нельзя, поскольку звериные бои уже закончились. Тогда трибуны начали кричать, что его надо сжечь живьем. Из соседних мастерских и бань быстро натаскали дров. Поликарпа заставили раздеться и снять с себя обувь (агиограф замечает, что раньше он этого никогда не делал, потому что верные ученики торопились сами его разуть, чтобы прикоснуться к его святому телу). Его хотели пригвоздить к столбу, но Поликарп заметил, что Господь, дающий силы вынести огонь, поможет ему стоять спокойно и без гвоздей; поэтому его только привязали, сложив руки за спиной. Приставленные к костру люди запалили дрова, огонь запылал; Поликарп стал молиться, и пламя образовало вокруг нечто вроде купола, похожего на надутый парус, а сам он стоял внутри с телом, незатронутым огнем, но раскалившимся наподобие метала в горне. Позвали конфектора – специального служителя, добивавшего после боя раненных людей или зверей, – который заколол его кинжалом; крови хлынуло так много, что она залила весь огонь.

Ученики хотели взять частицу его тела, но Никита, отец Ирода, обратился к проконсулу с ходатайством не отдавать покойного, потому что христиане, оставив Иисуса, могут начать почитать вместо Него Поликарпа. Центурион сжег тело посреди площади, и ученикам достались только кости, которые они бережно собрали и «положили куда следовало». В письме христиан, засвидетельствовавших мученичество Поликарпа, сказано, что он пострадал в месяц ксанфик, во вторую декаду, за семь дней до мартовских календ, в великую субботу, в восьмой час, при архиерее Филиппе Тралльском и проконсуле Стации Квадрате (то есть в два часа пополудни 23 февраля 155 года). Он скончался уже глубоким старцем, в возрасте 86 лет, двенадцатым по счету мучеником в Смирне и последним из тех, кто пострадал во время гонений. Его учеником был Ириней Лионский, написавший знаменитую книгу «Против ересей».

Гонения на христиан в Лионе начались при императоре Марке Аврелии Антонине. Этот римский самодержец до сих пор считается образцом правителя, философа и человека. Император в Риме обладал абсолютной властью, которая соблазняла и опьяняла большинство цезарей, выворачивая наружу их худшие черты и порой доводя до сумасшествия. Но Марк Аврелий, а до него Антонин Пий, представляли собой противоположный полюс: это были люди, которых власть не только не испортила, а, наоборот, побудила проявить свои лучшие качества. Оба самодержца стали воплощением достоинства, благородства и простоты, соединенных с естественной добротой и высоким чувством долга. Римляне говорили, что за все правление Антонина Пия – больше 20 лет, – он не казнил ни одного человека и не вел ни одной войны. Марк Аврелий следовал тем же принципам и старался за любое преступление налагать меньшее наказание, чем положено по закону, говоря, что предпочел бы воскрешать мертвых, а не казнить живых. В личной жизни он был строгим аскетом, носил простую одежду, спал на твердом ложе, работал с утра до ночи, изнурял себя наукой и трудами, но всегда оставался доброжелательным, приветливым и спокойным. На власть император смотрел как на обязанность, а не привилегию, и подчеркивал свою скромную служебную роль в сенате, не вставая с места, пока его не отпускал консул. Не будь он реальным историческим лицом, его можно было бы принять за вымышленный персонаж, созданный для демонстрации идеальных качеств человеческой природы.

К христианам Марк Аврелий относился так же, как ко всем остальным гражданам, ничем их не выделяя. В отношении христианской религии действовали прежние законы, которые представляли для нее скорей виртуальную угрозу, чем реальную опасность. Но в последние годы правления Марка Аврелия отношение к христианам стало более жестким. Вероятно, вышел какой-то новый указ, который ставил их вне закона и позволял обвинителям наживаться за счет их имущества. К этому времени и относится мрачная история, происшедшая в 177 году в Лионе и Вьенне.