— Гляди, на кого ты стал похож, — покачала головой Прасковья Максимовна, когда лодка уткнулась в песчаный обрывчик и Блинков поднял голову. — Отдохнул бы хоть нынче.
— Успею, отдохну, — махнул рукой Андрей Николаевич. — Скорее присылай Виктора, нечего терять время. До солнца должны управиться.
Настаивать было бесполезно…
Прасковья Максимовна тяжело вздохнула, пошла в гору. Андрей Николаевич склонился над бортом лодки, зачерпнул ладонью холодную воду и стал промывать слипающиеся глаза. Вскоре прибежал Виктор. Он сел за весла, и лодка снова отплыла от берега. На повороте фарватера она замедлила ход, и Блинков опустил в воду полосатый шест.
— Прямо… чуть левее, — повторял он, то поднимая, то опуская вглубь наметку.
День продолжал разгораться. Над синеющим вдали лесом всплывало солнце. Искрились омытые росой листья деревьев. Серебристыми бликами играла плавно бежавшая к Каспию вода. Таинственная тишина стояла кругом. Ее нарушали лишь неторопливые удары весел. Любил Андрей Николаевич в такой тихий утренний час блуждать по фарватеру, встречать и долгим радостным взглядом провожать проплывающие мимо караваны.
Но в это утро ничто не радовало бакенщика. Тупая ноющая боль какой уже день сдавливала сердце. Он то и дело с подозрением поглядывал на выплывающее из-за леса солнце. И только огненный шар успел отделиться от макушек деревьев, Андрей Николаевич положил в лодку наметку, показал рукой на берег. Вдруг тишину нарушил едва уловимый ухом рокот мотора. Рокот этот быстро нарастал. И пока Андрей Николаевич смог различить, к какому самолету гул относится — к нашему или фашистскому, — самолет отчетливо стал виден в прозрачном невысоком небе.
— Вон он, вражеский! — воскликнул Виктор и быстро заработал веслами.
Самолет шел луговой стороной наперерез Волги, по-видимому, возвращался из нашего тыла. Андрей Николаевич посмотрел в сторону песчаной косы, за которой скрылся последний проведенный им через перекат караван и где еще не так давно струился легкий дымок. «Успели ли его укрыть?» — с тревогой подумал бакенщик. У него отлегло на душе, когда самолет миновал реку, повернул в степь. Но тут же самолет неожиданно сделал второй крутой разворот и, снизившись, пошел прямо на лодку. Виктор растерянно взглянул на отца, выпустил из рук весла, намереваясь выпрыгнуть из лодки.
— Ложись, Витя! — крикнул Андрей Николаевич и рванулся к сыну.
Виктор опустился на корточки, а Андрей Николаевич сжал дрожащими ладонями весла и изо всех сил принялся грести, направляя нос лодки к ближайшему выступу берега. Дистанция между лодкой и самолетом стремительно сокращалась. В самый критический момент, перед тем, как впереди винта самолета вспыхнули языки пламени, скорее инстинктивно, чем сознательно, Андрей Николаевич резко затормозил, стал грести в обратном направлении. Раздался глухой треск. Впереди лодки взметнулись водяные столбики. Лодку сильно встряхнуло, развернуло вдоль фарватера. Но Андрей Николаевич не растерялся, он сразу же направил лодку к берегу, что есть духу стал грести. Низко, почти над самой головой, со страшным свистом промелькнуло брюхо самолета. Виктор поднял голову, его трясло, как в лихорадке.
— Успокойся, сынок, обошлось, — сказал Андрей Николаевич.
Между тем, самолет взмыл на небольшую высоту, пошел на второй заход. Но уже было поздно. Пока он описывал круг, лодка успела приблизиться к песчаному обрывчику. Оба бакенщика мигом очутились на берегу, залегли за песчаным выступом. И опять где-то поблизости в воде раздались хлопки разрывов. Выпустив еще одну очередь, самолет удалился в степь…
Первое боевое крещение Блинковых совпало с началом варварских налетов фашистской авиации на Сталинград. Перед вечером со стороны города поползла смрадная дымка. День ото дня она становилась гуще, порой заволакивала весь небосвод, спускалась низко к воде. А с наступлением сумерек над городом поднималось огненное зарево.
С других постов приходили вести одна тревожнее другой. В нескольких километрах от Солодников фашистские самолеты подожгли наливную баржу. В другом месте на мину наскочил пассажирский пароход, в третьем — затонула сухогрузная баржа. Пылали пожары на многих пристанях.
Раньше, когда война шла еще далеко от Волги, где-то в белорусских лесах и на просторах Украины, Блинков мало задумывался над тяжелым горем людей, метавшихся в пылающих городах и селах. Только теперь, в эти осенние ночи, озаряемые зловещими вспышками взрывов и пожаров, Андрей Николаевич явственно чувствовал ужасы войны. В минуты раздумья, когда выпадали короткие передышки в ожидании подхода судов, в голове бакенщика не раз возникало решение сообщить старшине: «Нет, больше не могу пересилить душевную боль. Назначайте сюда кого хотите, ему преданно будут помогать жена с сыном, а я возьму в руки винтовку и пойду бить проклятых фашистов».
Но Андрей Николаевич каждый раз отвергал эту мысль. Да если в самом деле он покинет пост, что получится тогда с продвижением судов? Ведь положение на фронте лично он не изменит, а без него вряд ли кто сумеет провести ночью по такому, как выражались иные капитаны, чертовому ущелью хотя бы один пароход. А ведь по Волге идет снабжение наших частей…
Обстановка на реке, в районе Сталинграда, продолжала ухудшаться. Участились налеты вражеской авиации, а суда шли густо. Надо было без задержки провести через перекат каждый караван, каждый пароход, оберегать береговые сигнальные огни от фашистских летчиков. Спать Андрею Николаевичу и его помощникам приходилось урывками, да и то только днем. Силы их слабели. Порой, после ночной работы, едва он добирался до землянки, сразу же валился с ног. Выбивались из сил и Прасковья Максимовна, Виктор.
В конце сентября наступило резкое похолодание. Простудилась и слегла в постель Прасковья Максимовна. Тревога охватила Андрея Николаевича. Поглядывая на похудевшее, почерневшее лицо сына, думал он, что пройдет еще день-два и Виктор свалится, как мать. Что он один будет тогда делать? А на помощь со стороны теперь уже нечего было рассчитывать. И то, чего так боялся Блинков, вскоре случилось. Отплывая для встречи большого каравана, Андрей Николаевич предупредил Виктора:
— Крепись, сынок, гляди, не засни. Как только гул будет приближаться, сразу же того… гаси.
Ночь выпала благоприятной для бакенщиков. Низко над Волгой висели облака, время от времени накрапывал мелкий дождь. Проводив отца, Виктор забрался в шалаш, сделанный поблизости от створов, прилег на сено. Он чувствовал себя хуже обычного, хотя ему удалось перед вечером часа три поспать. Виктор как мог крепился. Раза три он подходил к створам, но не гасил огни. Самолеты проходили на большой высоте и не решались пробиваться сквозь облака. Как только перестал дождь, Виктор присел на пенек около обрыва. Внизу перед ним тихо, тоскливо плескалась вода. Где-то перед поворотом реки, скрываемый густой темнотой, шлепал колесами пароход.
В середине ночи облака мало-помалу стали рассеиваться. Сквозь просветы показались далекие звезды. Блинков-старший стоял в рубке буксировщика, который с учаленной сбоку баржей медленно пробирался по узкому фарватеру вдоль высокого обрыва. Каких-нибудь двести метров оставалось до поворота, когда в воздухе появился вражеский самолет. Но в чем дело? Почему не гаснут на берегу огоньки?
— Ах, дьявол тебя забери, что же ты медлишь! — злобно выругался Андрей Николаевич. — Вот негодный парнишка!
Но огоньки продолжали светиться. «Не случилось ли что с Виктором?» — с тревогой подумал Блинков.
Время дорого. Надо что-то предпринять.
— Сбавляй ход, держись на одном месте! — крикнул Андрей Николаевич капитану и скрылся за дверью. Он вскочил и лодку и изо всех сил стал грести к берегу. Очутившись на высоком обрыве, Блинков направился к огонькам. Ноги плохо повиновались, сердце задыхалось от усталости и злости. Перебегая кустарник, он споткнулся о корягу и со всего размаха упал. При ударе он сильно зашиб ногу. Но вгорячах не почувствовал боли, сразу же вскочил на ноги и снова побежал. В это время впереди него, совсем близко, прорезая темноту, откуда-то сверху к земле потянулись огненные струйки. Что-то затрещало, затарахтело. Но Андрею Николаевичу не было до этого никакого дела. Он бежал напрямик, подминая под себя мокрые ветки кустарника.
