— Ладно бы еще выступать по производственному делу, — поднялась со своего места звонкоголосая девушка, подруга Тани Лукиной. Ее круглое смешливое лицо было сейчас серьезно. — Там все ясно: говори, что знаешь, критикуй. Ну, а завтра? — Она задумалась и, вдруг шагнув на середину комнаты, решительно сказала: — Я, товарищи, вот что предлагаю… Я предлагаю всем нам завтра прийти на суд и вместе всем заявить, что мы считаем поступок Лукина позорным, постыдным и… и я даже не знаю, какими еще словами можно его назвать! — Она замолчала, и глаза ее вдруг наполнились слезами.
Все поняли, что плачет она от горькой обиды за подругу, и никто ни словом, ни взглядом не показал застыдившейся девушке, что слезы ее заметили.
— Нельзя всем сразу, товарищи. Вот беда — нельзя! — взволнованно сказал Бражников. Важность с него точно рукой сняло, и он опять стал самим собой — простым и хорошим парнем, так же, как и все его друзья, глубоко обеспокоенным исходом завтрашнего суда. — Свидетели не могут выступать все вместе, — пояснил он. — Свидетелей сначала и в зал-то не впускают, а вызывают по одному.
— По одному? — спросил какой-то паренек испуганно. — Что же это, выходит, в одиночку перед всем судом выступать?
— Да, по одному.
— А как-нибудь иначе нельзя?
— Невозможно! — с искренним огорчением сказал Бражников. — Такой порядок. Но ты не робей, я же буду в зале с самого начала.
— А я не робею! — гордо сказал паренек. — Просто спросил и все.
— Не в том дело, будем мы робеть перед судом или нет, — сказал Краснов. — Важно другое. Важно, товарищи, наконец решить для себя, как мы сами относимся ко всему, что случилось.
— Как относимся? — сказал плечистый, с сильными шахтерскими руками парень, поднимаясь и выходя к столу, который стоял посреди комнаты и поэтому заменял трибуну. — Константина проучить надо, вот как относимся. Но губить парня нельзя. Я лично так и скажу. Ну, ошибся, верно. А парень он хороший, стоящий.
— Если ты, Михаил, это скажешь, — подбежала к столу девушка с ямочками на щеках, — значит ты ничем не лучше Лукина! Значит, ты тоже способен ударить свою жену!
— Варя! — с укоризной сказал Михаил.
— Ну что «Варя»?
Она презрительно посмотрела на Михаила и, гордо тряхнув головой, пошла от стола к окну, где сидели ее подруги.
— Товарищи! Товарищи! — поднял руку Бражников. — Все не так, все не так! И ты, Миша, не прав, и ты, Варя, не права.
— А вот и права! — крикнула с места Варя. — А ты, Петя, хоть и следователь, а тоже, наверно, за своего милого дружка горой стоишь. Нет у вас, у мужчин, честности! Нет и нет!
— Варя, как тебе не стыдно? — пытаясь быть серьезным, но невольно улыбнувшись, сказал Краснов. — Мы же не ругаться сюда пришли.
— Нечего мне стыдиться! Нет, девушки, — обернулась Варя к подругам, — я так прямо на суде и скажу: судите Лукина, товарищи судьи, строго-настрого. Ведь он не одну Таню, он нас всех оскорбил!
— Верно! Правильно! — послышались девичьи голоса.
— Тише! Тише! — умоляюще сказал Бражников. — Все не так, все не так!
— Почему же не так? — спросил его Краснов. — Пусть каждый выскажет свое мнение. Мы ведь для этого и собрались.
— Нет, не для этого! — с досадой сказал Бражников. — А если для этого, то нечего было меня и звать.
— Ладно, ты не обижайся, а объясни, в чем мы ошибаемся, — примирительно улыбнулся Краснов.
— Да ни в чем вы не ошибаетесь, — сказал Бражников.
Все рассмеялись, а Краснов в недоумении взглянул на приятеля:
— Ну вот пойми тебя. То неверно, то верно, а еще юрист.
— Погодите, погодите, сейчас объясню! — расстегивая тесный ворот кителя, сказал Бражников.
— Бедненький! — послышался насмешливый девичий голос. — Даже вспотел в своем кителе, а снять неохота.
— Не имеет права, — сказала другая девушка. — У него теперь все по правилам.
— Да, по правилам! — запальчиво выкрикнул Бражников. — Разве я против того, чтобы каждый высказал свое мнение? Совсем даже не против! Но ведь вы собираетесь и на суде так же говорить, собираетесь спорить, советовать! С кем спорить? Кому советовать? — Бражников замолчал и с возмущением пожал плечами. — Спорить с народным судом! Советовать народному суду! Да кто вам позволит?
— А мы и не думаем этого делать, — спокойно сказал Краснов.
— Как не думаете? А весь этот шум-гам тогда зачем? Ведь вы хотите и на суде так себя вести! — Бражников выпрямился, застегнул ворот на все крючки и сказал четко и медленно: — Народный суд не собрание, и вы там будете не ораторами, а свидетелями. Понятно? К делу относится только то, что вы, как свидетели, знаете о случившемся, что вы видели, что слышали. Вот о чем вас будут спрашивать на суде. Ясно?
— А если я и вовсе ничего не видела? — тихо спросила Варя. — Если я даже и не была там, когда это случилось, так, выходит, мне нельзя и слово сказать?
— Можно. Но опять же по существу дела. — Бражников неожиданно подошел к Варе и, глядя на нее в упор, заговорил с интонациями судьи: — Скажите, свидетельница, что вы знаете об отношении Константина Лукина к своей жене до того, как он ее ударил? Ссорились ли они? Может быть, Татьяна Лузина делилась с вами своими домашними неприятностями? Отвечайте!
— Нет, не делилась. И ничего я не знаю — испуганно сказала Варя. — Честное слово, не знаю!
— Не знаешь? — рассмеялся Бражников. — А еще в свидетели просишься!
— Да ну тебя! — смущенно отмахнулась от него Варя.
— А если я хочу за Константина голос подать? — спросил Михаил, косясь в сторону притихшей Вари.
— Как так голос подать? — усмехнулся Бражников. — В суде не голосуют.
— Да ты не смейся, знаю, что не голосуют. Я же ясно спрашиваю: могу я за него заступиться или не могу?
— Можешь.
Бражников подошел к Михаилу и, положив руку ему на плечо, тихо сказал:
— Если ты, Миша, уверен, что Константин не виноват, если ты так думаешь, то сказать об этом сумеешь…
Прошло несколько томительных секунд, прежде чем Михаил ответил Бражникову.
— Нет, против совести я не пойду, — сказал он. — Но только нельзя так: виноват и все. Ведь я как-никак ему друг. Да и не я один. Все здесь ему друзья. Что ж, нам теперь отказываться от него, что ли?
— Виноват он, — опуская голову, сказал Бражников. — Костя в последнее время как-то отошел от нас, начал пить, часто не ночевал дома…
— Правильно, виноват! — раздался вдруг негромкий голос от дверей.
Все оглянулись. В дверях стояли Рощин, Чуклинов и Марина.
Комсомольцы повскакали со своих мест и окружили пришедших.
— Да, Лукин виноват, — повторил Рощин. — Но виноват не один. — Он взглянул на Михаила. — Вот вы только что говорили, что Лукин — ваш друг. Верно?
— Верно, — посмотрев в глаза Рощину, подтвердил Михаил. — Я от своих слов и не отказываюсь. Друг с детских лет.
— Так… Дружба с самого детства… Настоящая? Большая?
— Куда же больше? — сказал Михаил.
— А на поверку вышло, что дружба эта пустяком оказалась. — Рощин обвел комсомольцев внимательным взглядом. — Ну что вы так на меня смотрите, будто я вам нивесть какие загадки загадываю? Конечно, пустяковая, несерьезная дружба… Разве случилось бы в семье Лукиных это несчастье, если бы вы были для Константина настоящими друзьями? Не случилось бы. Друг — это очень много, товарищи! Друг должен, когда надо, — помочь, когда надо, — посоветовать, а иной раз и поругаться. А вы? Где вы были, когда Лукин стал сбиваться с верного пути в жизни? Почему не удержали его от пьянства? Почему не спросили, где он пропадал, когда не ночевал дома?
— Я спрашивал, — сказал Михаил, — да он не стал говорить.
— Не стал говорить? Значит, плохо спрашивали. Надо было не спрашивать, а потребовать от него ответа. Сам не справился, тогда спроси его не в одиночку, не при случайной встрече, а со всеми вместе на комсомольском собрании.
— Лукин не комсомолец, — сказал смущенно Краснов.
— Не комсомолец? — удивился Рощин. — Вот видите, а вы еще говорите, что были ему друзьями… Друг, который стоит в стороне от ваших дел. Друзья, которые не пытаются увлечь товарища своими комсомольскими интересами… — Рощин повел глазами в сторону Марины и Чуклинова, как бы приглашая их присоединиться к тому, что он собирался сейчас сказать. — Да, Лукин виноват, но виноваты и вы, товарищи комсомольцы, виноваты в том, что были ему плохими друзьями.
