Вечер Река себя, как зыбку, Качает и качает Ныряющую рыбку И стайку белых чаек. И рыбка без испуга Глядит на стайку чаек, И все они друг друга С улыбкой привечают. «Там есть, за вершинами гор…» Там есть, за вершинами гор, Долина согласья и лада? Там сердцу понятен укор Небесно-открытого взгляда? Ужели и там – суета? Но слышу, идёт издалёка: «Спасёт этот мир Красота» Сквозь гневное «Око за око!» Колеблется, зиждется: там Спит ночь на коленях у света, И Слово подходит к словам… Иначе зачем мне всё это?! «Радость моя высока…» Радость моя высока, Счастье моё велико: Сыплю из туеска На клеёнку клубнику. Медленно наклоняю, В помощь ладонь подставляю, Чтобы бочок не поранить Самой румяной крайней. Все, высыпаясь подряд, Прямо в глаза мне глядят! «Вскрылась река, и тяжёлые льдины…» Вскрылась река, и тяжёлые льдины Рёбра кромсают друг другу. Слышится рык нарастающий – львиный? Рёв – не быка ли с испугу? Треск – это тьму отдирают от света Или же рвут полотенца? Давка. Сумятица. И сквозь всё это — Плач безутешный младенца? «В далях поднебесных…» В далях поднебесных Под ночной звездой, В клубнях полновесных В почве молодой Есть всегда такое, Что собой роднит Поле золотое, Солнечный зенит, Маленькую мяту Со скалой большой… Всех же, вместе взятых, — Всех, всех, всех! – с душой. Элегия Я слышу, я вижу: в чужие края, Скользя по обветренным сходням, Уходит наивная вера моя, Уже безвозвратно уходит. Но даже и там, в запредельном краю, Во мраке забывчивом с грустью, Приметив наивную веру свою, До самой земли поклонюсь ей… «Притиснут в очереди длинной…» Притиснут в очереди длинной К спине невидимой чужой, С ней, очередью, пуповиной Незримо связанный, слезой Незримо-общею омытый, Жалелый жизнью, ею битый, След в след ступаю к рубежу — Как будто бы узнать спешу, Чего там нет, и что дают там, Каким комфортом и уютом За все мытарства наградят, Рассортируют иль подряд Сбросают всех в котёл кипящий? Не потому ль за мной стоящий Толкает в спину? Шагом верным Молчком переступают люди. И нету в очереди первых. И не дай бог – последний будет! «Над растревоженным садом…»
Над растревоженным садом Долго сверкала гроза, Небо обрушилось градом. Прячу повинно глаза От оголённых деревьев, Словно бы это я сам Бил их с немым упоеньем. Но и стыжусь со смущеньем Взгляд свой поднять к небесам. В ЦДЛ Дрожат бокалы тоненько, Здесь каждый третий пьян. И бродит возле столиков Нахмуренный Хайям. Не изрекая истин, По крайней мере, вслух, Хлебает супик кислый, Отмахивая мух. В меню глядит открыто, Берёт ещё котлет… И вовсе – не «маститый», И вовсе – не поэт. Я так подумал только — Он на меня как глянет! И над хмельным застольем Как грянет! Высказывался резко, Не опуская век. И становился трезвым Двадцатый век! …Жую свои котлеты. Тишь и благодать! Вокруг сидят поэты, Хайяма – не видать! «Блестит на кусте паутинка…» Блестит на кусте паутинка. И солнышко в небе горит. Вдали озерко, как пластинка, Легко над землёю парит. Над озером счастье витает. И озеро песню поёт. И голубь ко мне подлетает. И зёрна с ладошки клюёт. Приехал бывший друг По-свойски, по-братски Обнимет меня, Потреплет за лацкан: «Здорово, родня!» Губами наметит — Как там не танцуй! — И звонко прилепит К щеке поцелуй. Потянем под вечер Из прошлого нить — Во всём, в чём и не в чем Друг друга винить. Вплетения фальши И зла исключим… – А дальше?! – А дальше Давай помолчим. |
