«Хоть стервеней, хоть в жизни степеней…» Хоть стервеней, хоть в жизни степеней, Но будь в привычках сердцем постоянен. Из возрожденных разноликих дней Славнее всех мне кажется – Татьянин, И в истовой печали озорней! Шибает в ноздри юности ирьян, И вьюги рвут сугробные подпруги. И вольные студенчества подруги Вдруг скопом превращаются в Татьян. И песня возвращается на круги. Помянем же забытые года, Сыграем с ними в жмурки или прятки. Моя Татьяна млечно молода, Мои друзья в приветственном порядке. Да не редеет празднеств череда! «Опять повалила погода…» Опять повалила погода Округу крестить ввечеру. Погода – для доброго года, Но эта, видать, не к добру. Распустишь домашние нюни И ступишь едва за крыльцо, Как хищные вьюжные луни Когтят и корявят лицо. Мой хутор в крещенской ловушке, В опале живет снеговой, Гусиного пуха подушки Накрыли его с головой. Давно уж отмотаны руки Коварным крутым колуном. По всей одичалой округе Столбы топотят ходуном. В морозных намаешься лапах, И в ночь разглядеть невдомек, Как скачет в заржавленной лампе Любви золотой стригунок. «И мытым я, и катаным…» И мытым я, и катаным Живу, и клят и мят… Висит над белой хатою Простуженный закат. Трещит костер у кузницы, И в сторону реки, Как бабочки-капустницы, Стреляют угольки. Столбы гудят коленями В угоду январю. На лавочке в правлении Я с конюхом курю, Дым в копны образуется. А конюх – мировой, Опять интересуется Тревогой мировой. Галдит он мне настойчиво, Хоть сам не без греха, Что кой-кого бы стоило Зачислить в конюха… В окне сирень сутулится, Сугробы, как воза, У запустелой улицы Прорезались глаза. Метель заколобродила, Швыряет в ставни снег… А я на милой родине Хороший человек. «Этот ветер сорвался с цепи…» Этот ветер сорвался с цепи, Колесом прошмыгнул по округе! И теперь на березе сопит, Содрогаясь от страстной натуги. Этот ветер, шатун и нахал, На шарнирах кружит, на резинке. Облака по краям распихал, Не пролив ни единой слезинки. Воробьев шуганул со стрехи, На плетне опрокинул махотки, И за все продувные грехи Не попал в милицейские сводки. Засучив по плеча рукава, В ус не дует свистун всепогодный, Не качает впустую права, Потому что он ветер природный. В зимний час
Когда умрет пурга и снег вразброс уляжется, У худенькой реки и заспанных прудов Согбенные талы под свежей снежной тяжестью Кряхтят, как старики под тяжестью годов. Талы в свой добрый час гвардейски распрямятся, И распушит камыш седые кивера. А где уж мне теперь за юностью гоняться? — О прожитом своем подумывать пора. Талы, камыш, трава соседствуют, как дети, Я в силах их убить, навек искореня. Меня же, может быть, лишь родич по планете Отважится убить. Забавная родня! И света нет того, и вряд ли есть похожий, Вслепую ищем мы добро и благодать. Пускай хоть каждый день мороз дерет по коже, А больше жизни нам и нечего желать. Я снег тугой топчу, он под ногой играет, Я прорубь колочу на тулове реки. И снова тишина. Природа замирает… И мудрые кряхтят под снегом тальники. «Коль однажды в полночи подлунной…» Коль однажды в полночи подлунной Веки мне прикроет горицвет, Говорите: – Помер забурунный Стороны запущенной поэт. На язык несдержанный от роду, Равнодушный к скорбному труду, Он с одной лишь матушкой-природой Жил без брани в радостном ладу. Дождик лил — он плакал без утайки, День сиял – смеялся что есть сил, Про себя двусмысленные байки По шалманам шустро разносил. Перейдя и разума границу, Слыть желал подобным соловью И предпочитал заре – зарницу, Грому – золотую молонью! Он любил – не к ночи будь помянут! — Но имел язвительный изъян: Ежели был чувственно обманут, Отвечал обманом на обман. А в итоге голову повесил И, впадая в умственный кисель, До того в сердцах накуролесил, Что застряла жизни карусель. Кем он был – иной не воспомянет, Лишь с улыбкой лоб перекрестит, Но когда пред Господом предстанет, Тот его понятливо простит. Лишь за то, что грешник сей воочью В чумовой житейской шелухе Никому не льстил и не морочил Душу покаяньем во грехе. |
