«Далече прометелила зима…» Далече прометелила зима. В груди тесно от нежности и воли. И полнятся любовью закрома Души моей, растерянной дотоле. И ты, простив мне зимние грехи, Забыла ныне жалобы и пени, Приносишь в мою горницу стихи Букетами нерыночной сирени. Как хорошо в согласье и ладу Цвести лицом для радостного друга. Ведь знаешь ты – я больше не уйду, Не опояшусь висельною вьюгой. Пусть от природы я не скорохват, Грустить тебе со мной не приведется. Моей любви веселые колосья У ног твоих на солнышке звенят. «Я шел к тебе по лунным тропам…» Я шел к тебе по лунным тропам Березняком и через гать. Я шел, руками сердце трогал, Хотел целехоньким отдать. И где-то в далях хороводных Уже я слышал чаще всех Твой проливной, твой половодный, Твой заливающийся смех! Я шел с дождями по соседству, Но, солнечный от простоты, Я шел и спрашивал у сердца — Какая ты? Какая ты? А кто-то, дружески-лукавый, Наушничал за всех девчат, Что ты такая-рассякая, А я не верил, я молчал, Когда бездумно и нарядно В другую сторону брела, Молчал, когда почти что рядом Другого за руки брала. И не на что мне опереться, И я доныне не пойму, Как я свое шальное сердце Не вынес к сердцу твоему. «За спиною два десятилетья…» За спиною два десятилетья Мирного веселого житья. Как зола остыла на повети, Так остынет молодость моя. Так уйдет – ее как не бывало — В будничный людской водоворот, Только на песке у краснотала Белые сережки подберет. Я бы за нее не волновался, Я бы за себя не трепетал, Если бы не гнулся, не ломался Буйный петушиный краснотал. Если бы на смолкнувших причалах В звездную веснушчатую сыпь Часто бы тягуче не кричала Кем-то потревоженная выпь. И не по себе мне на рассвете. Как бы ни был в жизни тороват, — Но за все печальное на свете Я ведь тоже в чем-то виноват. Потому с дощатого порога Я хожу приветствовать весну И лесному кланяться отрогу За его отраду – тишину. В травяном росистом многоцветье, Заглушив печальный этот зов, Я за два своих десятилетья Разбиваю чашечки цветов. «Снега сошли…»
Снега сошли, На небе И на полях просторно, В окно сквозит настырно Весенняя тоска. Душа легко томится, А в парке санаторном Беременные бабы Играют песняка. С какою-то простецкой, Но бешеною болью, Так чайки обреченно Рыдают над водой, И то, что почитали Они в сердцах любовью, По песне обернулось Нечаянной бедой. Они поют нестройно Про церковь и карету, Про белую невесту — Понятливый народ! Никто им не приносит По знойному букету, И даже мне понятно: Уже не принесет. Беременные бабы, Подруги и шалавы Листвою прошлогодней Сгорают на костре. И я свои тюльпаны Дарю для вящей славы Не горестным певуньям, А старшей медсестре… Кто Господом отмечен, Кто родился в сорочке — От этого не станут Дороже и милей. Мы все на белом свете, По сути, одиночки, Хоть жалко одиноких Грядущих матерей. Нескладно и неладно, Но все ж живем задорно, И нам не застит очи Весенняя тоска. Как стыдно, но и славно, Что в парке санаторном Беременные бабы Играют песняка! «Ручьи по колеям наперегóнки…» Ручьи по колеям наперегóнки, И ветер озорует, как босой. Блаженно поприщурились пригорки, Папахи снега сдвинув на висок. А солнце-то, довольное собою, Поднявшись, потерялось в синеве И теплой, как у матери, ладонью Погладило меня по голове. «На душе разлуки черствый иней…» На душе разлуки черствый иней И дорог проселочных кирза. На кого прищурились отныне Темные, как проруби, глаза? Я от них без радости зависим, Но досада все же непроста: Перед кем дешевый мечут бисер Легких слов лукавые уста? И кому вещует он горячно, Грешный голос, лепотно-льняной? Ну и пусть! А горечь не пустячна. Ну и бог с ней! С ней, а не со мной. Излечи, сударыня-дорога, Пошустрей любого мудреца От ее бетонного порога, От ее кирпичного крыльца, Успокою душу думой пашен, Как моя пробудится земля, А дорога снежный шиш покажет И опять завертит кругаля. И опять, не гневный и не гордый — Видно, память стала коротка — Не пробрякну доброю щеколдой, А прозвякну пипкою звонка. Поглядим, прищурясь, друг на друга В музыке невысказанных слов, И с души осыплется разлука, Как шершавый иней с проводов. |
