Сверток тоже разворачивать не стала. Так и стояла, глядя как его постепенно обнимает и скрывает огонь. Потом прижала ладонь к груди, даже сквозь куртку почувствовав, как сердце ходит ходуном.

Да что со мной? Почему я так волнуюсь? Едва ли не трясет…

Я стояла как в полусне, глядя на густой белый дым, и голова была пуста от мыслей. Огонь разгорался, плясал на ветвях, словно иглами вонзаясь в дымные клубы. А потом меня как-то разом накрыло.

…Тот костер был давно. Помню его смутно. И помнить не хочу. Тот костер был больше, дым от него лез в горло, из-за чего меня душили слезы. И несоизмеримо большая тяжесть клонила к земле.

***

Хватка чужих рук на шее просто мертвая, и это не метафора. Над ухом раздается надсадное хрипение, чужие волосы щекочут лицо и лезут в глаза, заставляя меня отплевываться. К спине прильнуло ее холодное тело. Но я не разжимаю ответной хватки на горле нечисти.

Мои ноги скребут по каменному полу, но мы обе уперлись в стоящий сзади саркофаг, и дальше пятиться некуда. Ситуация патовая: я не могу ударить ее, потому что для этого нужно отпустить ее шею и дотянуться до оружия. А она, пока я держу, не может меня укусить.

Я хватаю покрепче, резко дергаюсь вперед вместе с ней, а потом разгибаюсь и бью ее затылком о камень. Еще раз. И еще, изо всей силы. Из ее глотки вырывается стон, хватка ослабевает, и я разрываю ее, кувырком уйдя в сторону.

Упыриха набрасывается сзади, но я отшвыриваю ее пинком и с места бегу по склепу туда, где раньше был выход, прыгая по каменным обломкам.

Сейчас вторая половина склепа в подвале разрушена, потолка и верхней части стен нет, а на месте входа лишь груда расколотых камней из остатков стены. Понятия не имею, что за маг тут в свое время веселился, но теперь мне очень на руку эти завалы. Я через них перепрыгиваю, а мертвая спотыкается.

Под ночным небом останавливаюсь, переводя дыхание, и жду ее. Она уже не бежит а крадется, приволакивая правую ногу.

Взмах кинжалом, удар, уход и удар сзади, под основание черепа. Она медленно падает на пол и больше не движется. Путаные темные волосы застыли, как брошенная рваная ткань.

— Ты понимаешь, что она могла тебя убить? — Спрашивает меня голос, раздающийся с замковой стены.

— Меня много кто в последнее время пытается убить. — Язвительно говорю я, не поднимая головы. Как обычно, он оставляет мое замечание без внимания. Отчего оно кажется еще более глупым.

— Я видел, как ты медлишь с ударом. Ты могла покончить с заданием еще внутри. А вместо этого позволила себя придушить, а потом играла в догонялки. Не надейся: эта не споткнется, сама себе шею не свернет.

Он ждет ответа, пока я отряхиваюсь от пыли.

Я ведь говорила с ее родными. Она умерла совсем недавно. Еще молодая и красивая. Играла на флейте, танцевала и при этом могла обыграть в шахматы кого угодно. Ее могло ждать такое будущее, а вместо этого… И даже после смерти ей не дали покоя. Проклятие отвергнутого жениха, наложенное при жизни, привело к тому, что однажды склеп обнаружили открытым, а ее сбежавшей в старый замок. Может, что-то в ней еще осталось, отчего покойница не пошла к жилью добывать еду, а поспешила спрятаться. Бить ее было все равно, что бить живую. И пока она всерьез не попыталась меня сожрать, я не могла заставить себя выполнить задание. К тому же…

— …она похожа на мою сестру. — Закончила я вслух.

Вопрос семьи у нас не поднимался ни разу. Я не хотела выставлять напоказ прошлое, он тоже в душу не лез. И сейчас тоже не продолжает тему.

— Я понимаю. Правда, понимаю. Но и тебе нужно понять кое-что. Она была живой и юной, но этого не вернуть. Теперь это нечисть, и от прежней жизни осталось лишь тело. Никакой жалости оно не стоит. Жалость тебе вообще вряд ли пригодится.

Наше с ним общение давно свелось к такой схеме: он поучает, а я вяло отговариваюсь, в основном для вида и не по делу. На самом деле я слушаю его внимательно и верю каждому слову. Просто выслушивать наставления молча, не вставив ни слова, не дает мой гонор.

— Кто не знает жалости, тот ее и не заслуживает. — Бурчу я фразу, прочитанную в книге.

Однако от него не отделаешься крылатыми выражениями.

— Это лишь одна сторона правды. А есть и другая: жалость не поможет, если ты узнаешь в чудовище знакомого человека. Или даже дорогого человека. Твоя жалость только поможет ему тебя убить.

На это я не нашлась, что ответить. А он, склонившись над провалом, коим для него является подвал, продолжает:

— Лучше, чтобы никогда не пришлось пережить такое. Но никто не знает будущего. Ты должна быть готова ко всему. Даже к тому, что придется убить кого-то, на кого не мыслишь даже замахнуться. Потому что смерть для него будет лучшим выходом. Забудь о сомнениях. Забудь о лишней жалости.

Я вытираю лезвие меча пыльным покрывалом, брошенным когда-то на пол. Тогда я не знала о существовании Браша, иначе сразу упомянула бы его. А сейчас не сразу решаюсь спросить.

— Но ведь даже с нечистью, если она разумна, можно договориться? Я не говорю об упырях. — Я махнула в сторону застывшего тела. — Но нечисть бывает разной. Понимаю, что исключения редкие, и знаю, что некоторые охотники потом жалели о помиловании. Но… Нам недавно говорили о трактире Дедушки Ива. Это правда? Такое место существует? Там за стойкой сидит старый лич, и строго следит за порядком. И под его крышей никто не может убить другого, даже охотник. И нечисть может развлекаться там, как обычные люди в обычном кабаке.

— Тех, кто сорвется, хозяин убирает сам, потому что ценит репутацию. И кто попало туда не ходит. Это все нечисть, которая раньше была кем-то из людей, и помнит это. Но никто из них не был охотником.

Он наклоняется ниже и проникновенно, строго чеканит:

— Любая смерть лучше участи охотника, обращенного в нечисть. Запомни это. Если встретишь такого, убей не задумываясь. Хельдин… — Он сделал паузу, и я поднимаю глаза.

— Хельдин, я хочу быть в тебе уверен. Я хочу точно знать, что в случае чего, ты придешь и мне на помощь.

— То есть… убью. — Не веря своим ушам, переспрашиваю я.

— Да. Ты должна будешь меня убить. Поклянись, что так и сделаешь. Ну? — Надавил он.

— Клянусь. — Тихо роняю я.

Он удовлетворенно кивает и скрывается за камнями.

— Урок окончен. Уберись здесь, и иди ужинать. Только не копошись. Ждать не буду.

Я знаю, что если задержусь то ужин, приготовленный в приютившем нас доме, могу уже не увидеть. Голодный охотник ест быстро и много, а если ученица опоздала и ей осталась пара надкушенных помидор, это ее проблемы. Но с места не двигаюсь. Наоборот, приваливаюсь спиной к стене.

Какая к лешему, еда?

То, что он сказал, меня раздавило. У меня отец был в далеком детстве, а потом пропал… И только я знала, что он погиб, знала где это произошло, когда и как, потому что видела во сне. Только никому не сказала. Какая ирония, я боялась, что меня примут за ведьму. Как будто такое шило можно утаить в мешке…

Выросла я без отца. Иногда мне его не хватало.

Я только на втором году обучения поняла, что вижу отца в лице Маркуса. Хотя сначала ненавидела его за непрестанные, по моему мнению, издевательства. Наставник и вел себя соответствующе: терпел мою лень и характер, перебарывал упрямство, воспитывая стойкость и твердость духа. И не слушая нытья и жалоб, делал из меня лучшую версию меня самой, обучая всему, что знал сам. И если отбросить жесткость обучения, которая была необходимой мерой, этот человек искренне заботился обо мне.

Именно ему я жаловалась на трудности, его доставала с расспросами о том, чего не понимала. И его одобрения ждала, когда добивалась успеха. Именно наставника я хотела впечатлить, когда на обучении самонадеянно открыла клетку, желая доказать, что могу обходиться не только магией, но и обороняться оружием, как он сам. Огребла потом, конечно, знатно, но запомнила вовсе не это. Выпущенных зубарей Маркус едва уложил, догнав последнего уже в коридоре, а всю вину взял на себя. Так и говорил другим: не проверил, достаточно ли плотно задвинул засов.