Путешествие едва ли заняло у меня больше трех унов, я знала куда и как добираться, к тому же до постоянной стоянки туарегов из Ориума было ближе, чем из Демистана, а когда под вечер третьих суток пути я въехала в лагерь, во истину поразилась тому, с каким радушием и сердечностью меня встречали Арават и его родственники. Табунщик не ограничился моим присутствием, казалось он пригласил на этот праздник половину Расаяна.

Я даже не успела спешится, мне подали большую пиалу с кумысом и под приветственные крики и хлопки заставили выпить меня её до дна. Забористый кумылак вышиб из глаз слезы, я закашлялась, но вместе с тем, лавой по внутренностям разлилось обжигающее тепло, а усталость схлынула, словно её забрало с собой отхлынувшей волной.

— Пусть стелется под ногами твоими зеленая трава Долор, — поприветствовал меня Арават, крепко стискивая меня в своих объятиях.

— Пусть пламя твоего костра никогда не угаснет, Арават, — ответила я на его объятия.

Шум и суета, громкие разговоры и ржание лошадей, ненавязчивый ритм дхолов**и смех, запах костра и острого перца, вкус кумыса и пряной баранины, танцы и всполохи взмывающих к небосводу искр. Мне вновь вручили мундштук, но в этот раз я благоразумно притворилась, что втянула дым. Несмотря на праздник и разнузданное веселье голову мне бы хотелось держать трезвой, хватит с меня и неопустошающейся пиалы с кумысом.

Лица сидящих по кругу сливались, все туареги были похожи как родные братья и всё же отличались друг от друга, как тучи — извечные небесные кочевники. Я наблюдала за ними и наслаждалась, ведь высшее общество не приветствует столь несдержанного поведения. С самого детства нас сажают в эмоциональную клетку и заставляют быть как все.

Любое расхождение от принятых канонов карается остракизмом и неприятием в высоких кругах. Любая эмоция считается проявлением слабости. Любая реакция — непростительной глупостью. Эти люди выше дурацких, закостенелых устоев, для них эмоции так же естественны, как скачки на жеребцах или междоусобные стычки с соседями. Умение держать себя в руках — роскошь, дозволенная лишь правящему дому, ведь ты не только правитель своего народа, ты еще и дипломат, ведущий бесконечную партию в шах с другими государствами.

Празднование было в полном разгаре, один из степняков затянул песню гнусавым голосом, и я с трудом сдерживалась, чтобы не смеяться в голос, но видимо была единственной, не понимающей прелести звучания, так как весь круг в блаженстве прикрыл глаза и шёпотом подпевал скрипящему певцу. Я предпочла спрятать улыбку в пиале, да так и просидела до конца песни, пристально рассматривая замысловатую резьбу, которой была украшена внутренняя часть чаши.

С последним аккордом я подняла голову и наткнулась на обжигающий взгляд темных глаз. Широкоплечий, в темной одежде и с темными же волосами, большего я не смогла рассмотреть, огонь искажал его силуэт. Он сидел строго напротив, не смущаясь осматривая меня, как покупатель оценивает приглянувшуюся кобылу. Почему-то захотелось подойти и продемонстрировать, что и зубы у меня все на месте, так как остальной экстерьер мужчина уже успел оценить, не отрывая при этом своих глаз от моих. И, судя по всему, увиденное пришлось ему по вкусу.

*Кумылак — сорт кумыса, очень крепкий.

**Дхол — барабан с низким звучанием.

Я резко разорвала невидимую нить притяжения, и не глядя подставила пиалу. Четверть леора я успешно гасила в себе порывы вновь найти глазами мужчину, его чрезмерно пристальное внимание задевало меня и отнюдь не льстило. Возможно, его оскорбляло моё соседство с главой табуна, но я была почетной гостей, сегодня многократно приукрашенную историю моего сражения не слышал только глухой, и честь эту я заслужила в бою, пролив кровь, и свою, и недруга.

Наконец я решительно повернулась к тому месту, где раньше сидел кочевник. Всё то время, что я старательно избегала его взгляда, я ощущала легкий, словно туманная дымка ветерок, гуляющий по моей открытой коже, он то холодил, морозной вьюжкой нежную кожу шеи, то вызывал огненные мурашки, согревающим дыханием, и я не сомневалась, что именно незнакомец, дразнит меня стихией.

Языки огненного пламени взмывали к черному небу, порывистый ветер выбивал снопы искр, разлетающихся далеко за пределы костровища, расплывшиеся силуэты никак не обретали четкость, лишь еще больше таяли в горьком дыму. Всего на мгновенье мне удалось рассмотреть противоположную сторону круга, и привлекшего моё внимание мужчины там не оказалось.

Пиала с хримгой* ходила по кругу, туареги произносили тосты за здоровье и благополучие малыша, и пришла моя очередь, отказываться было глупо, тем более я подготовилась, зная о традиции кочевников. Я поднялась, держа наполненную почти до краев пиалу над собой и в образовавшейся тишине заговорила:

— Там, откуда я родом, не принято произносить тосты, но в традиции — дарить подарки. По сколько пролитая кровь объединила нас, я считаю себя частью вашей семьи, но не могу забыть и о своей.

Поднимем чарку за самый главный подарок судьбы — саму жизнь! За новорожденного! — а после многократных криков и свистов, я продолжила. — Дитя кочевого народа садится на лошадь до того, как научится ходить, что ж, коня дарить бессмысленно, — снова смех, — седло ему ни к чему, а вот урмари** никогда не будет лишней, — гвалт восхищенных голосов оглушил, хлопки и свист заполонили всё пространство.

А я, шагнув к Аравату — положила сверток под ноги, в большую кучу уже лежащих там подношений. Он прижал руку ко лбу и через мгновение поднес её к сердцу, в церемониальном жесте благодарности.

Женщины, которые до этого разноцветной стайкой сидели в одном из углов круга, если так можно сказать, вдруг встрепенулись, словно райские птички и кружась, и хохоча, под нарастающую мелодию дхолов, домр и уда, окружили меня со всех сторон, и сама не заметив, как, я оказалась в одном из шатров. В десять рук меня раздели, практически до нага, мне с трудом удалось отстоять тонкие трусики телесного цвета, разули, разрисовали красками, одели в танцевальные одежды гаремных наложниц, легкие и невесомые, и практически насильно вытащили к пылающему огню.

Хримга ударила в голову. Возбуждение и предвкушение, звездная ночь и черная степь, бесконечный горизонт и ароматы диких трав, всё это сорвало оковы приличий, я растворилась в танце, как льдинка в горячем отваре. Кружилась, плавилась и пылала, отдаваясь ритму тягучей, как густой тай мелодии. Огонь вспыхивал в такт резким ударам барабанов, искры гасли на ветру с шипением создавая свою, самобытную мелодию, ветер задирал мои юбки, силясь охладить разгоряченное тело.

Вокруг меня образовалась пустота, гулкие подбадривания, крики и хлопки стихли. Лишь я, мелодия и огонь. Все ярче и острее, опаляя, но не обжигая, сводя с ума близостью и лаская огненными языками. Я кружилась все сильнее, не боясь упасть и наслаждалась мельтешением, смазанными силуэтами и приглушенными звуками. Мелодия оборвалась, пронзительно, резко, вырывая меня из водоворота.

Пламя вспыхнуло и опало, брызнув напоследок искрами. В тишине раздались робкие покашливания и аплодисменты, а затем грянули крики, улюлюканья, тосты. Наперебой, перебивая друг друга, мужчины восхваляли танец Долор.

Мой танец.

А я, едва придя в себя — засмущалась. Мой наряд был слишком открытым. Во время танца мне было жарко, казалось тончайшая ткань плотнее х'ами, но сейчас, легкие порывы степного ветра вызвали мурашки, соски сморщились в камушки, выделяясь под шелком, а голые ступни заледенели. Я поднялась, намереваясь отправиться в шатер и вновь облачиться в свою одежду.

Туарег, что сверлил меня пристальным взглядом, пару леоров назад, словно из ниоткуда появился за моей спиной. Высокий, выше меня больше, чем на голову мощный и подавляюще сильный. Его длинные, иссиня-черные волосы были заплетены в косу, что спускалась ниже талии, желваки ходили ходуном, словно он едва сдерживает гнев, а полные губы сжались в презрительной ухмылке.