Втихую – потому что комсомольца, застуканного в церкви не по туристической надобности, могли запросто и из комсомола попереть, и из института под те же белы ручки выпроводить. Хотя я и поартачился для виду (Как это втихую, папа? Под чужим именем, в гриме и в катакомбах?), но воле отчей покорился: принял крещение втихую, гостя у бабушки. Увы, сладость истинной веры оказалась виртуальным допущением, поскольку в облатке, которой меня угостил товарищ поп, я не обнаружил ни крупицы сахара, ни капельки мёда…

В довершение темы, скажу, что родитель мой, как и большинство его подельников-коммунистов, так и остался в итоге славным двоеверцем. Когда развалился великий и нерушимый Советский Союз (аки карточный домик в азартной интеллектуальной игре под названием «туалет»), и Россию охватила пандемия неизлечимого вируса ПГМ (Православие Головного Мозга), он не пожелал уберечься от него с помощью всяких недостойных атеистических прививок, вроде скепсиса, сомнений, агностицизма и прочих химических выделений здравого смысла, но напротив, приобщил к портрету Ленина иконостас в виде киота и перестал без крестного знамения не то что за руль родного «жигуля» ни ногой, ни седалищем, но даже и в супружескую постель на ночь укладываться. Однако узаконенные церковью молитвы заучить не удосужился, собственными наработками обходился, как бы давая в нескольких словах, произносимых шепотом перед образами, нужное направление Божьим благодеяниям относительно своей особы…

Покончив с низменными духовными потребностями, перехожу к высшим – эротическим. На момент торжественного окончания средней школы у меня на счету числилось два коитуса: один неудачный (см. про пионерлагерь), и один удачный (смотри об училках). На выпускном вечере, который силами наших родителей был устроен в столовой Дома Культуры имени Клары Цеткин (сокращённо – ДК Целки), случился в моей жизни третий, а сразу после него – четвёртый. Удачные или не удачные – судить не мне, но вам, любезный читатель.

Итак, третья попытка реальной копуляции происходила в полной темноте подсобного помещения клуба и закончилась оргазмом девушки на стадии предварительных ласк, с последующим её отрубоном в виду моря выпитого шампанского. На ощупь мы находились на чем-то вроде дивана, и так же – на ощупь – я мог начать и завершить своё дело, невзирая на обморочное состояние партнерши, Но мне это показалось не столько подлым (какая уж тут может быть подлость, если она, получив своё, нагло дрыхнет, позабыв о взаимности сексуальных услуг и ласк?), сколько попросту скучным, из чего любому сексуально развитому читателю должно быть ясно, что чем-чем, но самнофилией[12] я не страдал, то есть идейно-сексуальным клофелинщиком не был. «Всё равно что резиновую бабу еб…ть», – помню, подумалось мне, хотя я о ту пору отроду эти изделия не только не еб…л, но даже в глаза не видывал, только понаслышке тешил своё воображение активным его неприятием… Итак, я отказался от копуляции, скромно ограничившись интрафеморальным сексом (это когда елозишь членом между тесно сжатыми бёдрами партнёрши), о чём не пожалел, поскольку моей партнершей, как выяснилось позже, оказалась одна из тех строгих мамаш, что припёрлись на выпускную вечеринку приглядывать за своими подвыпившими дочками, наследственно слабыми в этом состоянии на сакральный передок. Видимо, эта ретивая родительница по ходу дела перехватывала всё спиртное, предназначавшееся её дочке, вот и доперехватывалась до темного закутка, до страстных объятий наплевать с кем, до экстаза, оргазма и выпадения в осадок. А теперь, пробудившись и слегка оклемавшись, сидит тихонько в общей зале, пытается что-то вспомнить, и переводит тревожный взгляд с одного представителя мужского пола на другого, всё более и более смущаясь их юности… Хотелось мне ехидно полюбопытствовать: как ей, голубушке, в подсобке спалось, но передумал – одновременно из жалости к ней и из гордости за свою весьма, впрочем, относительную жалость и безотносительную порядочность…

Чтобы хотя бы в общих чертах рассказать о четвёртом по счёту опыте, следует вернуться на пару месяцев назад, когда вдруг объявилась у нас на лестничной площадке новая соседка. Объявилась, конечно, не одна, но с папой – пехотным капитаном, мамой – вольнонаёмной связисткой, и младшим братом детсадовских лет. Вся такая беленькая, бледненькая, худенькая, со строгой причёской, в юбке не выше колен. Тургеневская девушка, одним словом. Сидит на лавочке у подъезда, книжку читает. Не разобрать, какую, ибо она у неё аккуратно газеткой обёрнута, но наверняка «Вешние воды», если только не «Асю», не «Рудина», не «Первую любовь» или даже не «Дворянское гнездо». Ни с кем не контачит. Вообще. Даже не здоровается. Ну и ладно. Мы тоже гордые, нам тоже не до глупостей… И вдруг звонит в дверь. В нашу. В мою. Потому что я открыл. Больше было некому: родители на работе, брат – во дворе дурака валяет. Смотрю – глазам не верю: она! Стоит, вся такая растерянная, в домашнем халатике по щиколотку. Ах, у неё несчастье! Вышла на минутку из дому, а дверь возьми и захлопнись. Что делать? И выдающейся голубизны глазищами (вот они, оказывается, у неё какие, а то ведь было не разглядеть, раз они всегда в книжку смотрят, а на тебе даже мельком не задерживаются) из-под темных ресниц прямо в душу – морг-морг. Сама Беспомощность не могла бы выглядеть беспомощнее, а Завлекательность завлекательнее… Между прочим, чтобы с нашего балкона на их балкон перебраться, надобно преодолеть ребристую стену в 2 метра длинной, на которой не за что зацепиться. Разве что когтями Эроса?.. Видимо, в расчёте на них я и полез цепляться и преодолевать. И преодолел. Героически! Проник в квартиру, открыл входную дверь, впустил хозяйку, скромно потупился и произвел движение на выход. Вернее, не успел произвести. Был остановлен изъявлениями признательности.

– Уж не знаю, как вас и благодарить, Вадим. Вас ведь Вадимом зовут?

– Совершенно верно, – говорю, – в основном, Вадимом… А что, – говорю, – касается благодарностей, то просто скажите «спасибо», большего эта пустячная услуга не стоит…

– Скромничаете, – улыбается, – а ведь вы могли сорваться и упасть. С третьего этажа… Прямо на спину… В лучшем случае остались бы инвалидом. Не жалко? Такой молодой…

– Жалко, – признаюсь. – Хотя, если по совести, прожил я уже достаточно…

– Сколько? Пятнадцать? Шестнадцать?

– Семнадцать, – подсказываю.

– И всё ещё девственник, – вдруг вздыхает она, доставая из кармана халатика ключи, которые якобы остались в запертой квартире, и демонстративно кладя их на гардеробную тумбочку.

Башка моя мгновенно превращается в растревоженный Вини-Пухом пчелиный улей: сотни, нет, даже тысячи мыслей, соображений догадок, предположений, выводов, умозаключений спохватились, всколыхнулись и зароились в нём, панически жужжа и отчаянно махая крылышками. С трудом удалось выявить две главные, чтобы, не отвлекаясь по пустякам, на них сосредоточиться. Во-первых, вывод (он же – умозаключение), что мог бы и не лезть на стенку, так как девушка очевидно рассчитывала на то, что ты её пригласишь к себе домой дожидаться, пока кто-нибудь из её родителей не вернётся с работы с ключами. Во-вторых, догадка (она же – соображение): девочка явная училка по натуре своей, – обожает неопытных…

– Увы. – отвечаю я ей, меж тем, – увы. Ну я пошёл?

– Испугались?

– Ага, – говорю. – Испугался. Человеческие отношения – не стенка с нулевым углом, это куда сложнее…

И так далее. Не стану рассусоливать да по сусекам скрести: долго она меня уговаривала преодолеть мою стыдливость, робость, страх перед неизвестностью и прочие комплексы сексуальной невинности, прежде чем я, собрав волю в кулак, сдался и согласился на неосвящённый браком, или хотя бы брачными обязательствами, блуд. Должен признаться, что куксясь кисейной барышней, я почти не притворялся, ибо помнил строгое предостережение отца, гласившее «не сри там, где живёшь». Меня подвел (или всё же выручил? – уточни, читатель, сам) житейский опыт: все срут именно там, где живут; никто не бегает с этим делом в соседний квартал или в другой район города…