Всех земля принимает с любовью, Прижимает к груди, бережет Под своим неветшающим кровом И за это ничто не берет, Кто бы ни был – аскет, алкоголик, Божий праведник, вор, ловелас. Вот поэтому солнышко в поле И вьюнком оплетен перелаз, А в небесной поет благодати Жаворонок… О чем он поет? О почивших друзьях и о брате, И о тех, чей уж близок черед. Я его понимаю без грусти, Без ущербности слез и тоски. Обнимаю, прощаясь по-русски, Гати, стежки, кусты, бугорки. И меня она примет, землица, И с любовью прижмет ко груди, Будут ясные звезды светиться, Чтоб душа не блуждала в пути, Чтоб она прямо к Богу летела, Ощущая дыханье Небес, И желала… кого-то жалела, Веря в сбыточность тайных чудес, Тех, которые спрятаны в сердце: Кто ушел – он вернется опять С тою высшей, счастливою верой: Никогда никого не терять! Последний друг Памяти Виктора Харитонова Плохая весть пришла вчера: Мой друг последний помирает И что меня он приглашает — Ждет на колодке у двора. Последний друг, дождись… Уже Я еду, я бегу, хромая, Кого-то сбивчиво ругая И плача, потаясь, в душе. А кто, а кто же виноват, Что хутор опустел до срока, Что мать немыслимо далеко И далеко мой старший брат. Кладбище приютило всех, Кто был соседом, сватом, кумом. Во времени крутом и грубом Исполнился великий грех. Упали в сумрак небеса, Померкли звезды и окошки. И друга моего гармошка Забыла трели-голоса. А вот и он… Мы обнялись. Чуть слышно он сказал: «И ладно…» И будто в нос ударил ладан — Вздохнул он: «Пролетела жизнь…» И попросил: «Налей винца, Помянем скорбную Донщину, Жить не смогла наполовину, Казачьи смолкнули сердца. А ты с недельку погостюй, По родненьким местам походишь, А там, даст Бог, и похоронишь Меня… Прошу тебя, разуй, Хочу землицу ощутить, Ее тепло навек запомнить, И душу радостью заполнить, Чтоб об утратах не тужить…» Хуторская быль Последние годочки На свете я живу, Пометочки-крючочки На стенке вывожу. А их скопилось много — В узорах вся изба: Судьбинушка-дорога Да обочь городьба, Да высохший осокорь, Да журавец кривой, А Божий Лик высоко Над горнею землей. Сижу я на колодке, В залатанных портках И радуюсь погодке, Ромашкам на буграх. И думка: «Мы нуждались… Так внукам повезло! Вон пчелка прожужжала Медово-веселó! Скургузился подсолнух — Нагруз лучами он, Исходит полдень соком, Худоба прет в загон, Чтоб доверху бидоны Наполнить молоком. Чтоб праздничные звоны Морозистым деньком. Цигарку я спроворил — Внутрях щекотки зуд! Владычица подворья, Жена – ох, норов крут! Мои ей не по нраву Пометочки-крючки: То шлепнет щеткой справа, То – слева… Как сверчки, Бренчат побелки брызги, Мол, избу подновим! Вечор. Поспела брынза И жарится налим. Посулы коммунизма, Вестимо, не сбылись. Взяла свильнула жизня, Сроднились даль и близь. Теперь скулить зазорно, А самый раз радеть И посмирневшим взором На белый свет глядеть, И в бабку, что белилом Запачкала года, Пальнуть словцом: дебилка! Она в ответ: бяда! «Мечта исполнилась: калина…»
Мечта исполнилась: калина Перед моим окном цветет, Не оборвалась пуповина С землей, где опочил мой род. Мне в каждой ветке угловатой И в каждой ягодке, листке Край видится мой небогатый, Что в прихоперском хуторке. Там вербы древние, Паника, Иные милые места, И петухов на зорьке крики, Росинка катится с листа. Там матери во ржи могила И жаворонок в небесах. Там и любовь моя и сила, И слезы светлые в глазах. Я на чужбине. Куст родимый В разлучны годы рядом рос, Своею ягодой сладимой Меня он потчевал в мороз. И в сердце таяла остуда, И убывала грусть-тоска, И прояснялся мой рассудок, С рассудком яснилась строка. Друг другу были мы поддержкой, От зла ее оберегал, И часто я калину нежно Кровинушкою называл. Живая родины частица — Прислала матушка росток: «Пусть под окном твоим лучится, Да чтоб ты не был одинок». Я подожду. И веткой волглой (О, чувство мне не передать!) По голове моей безмолвно Она погладит, словно мать. «Самый озорной, цветистый и желанный…» |
