«Шалаш прислонился к дороге…» Шалаш прислонился к дороге, Живет в нем убогий Иван. «Купите, – орет, – ради Бога, Татарник!» И лезет в бурьян! Машины проносятся мимо, Вверху пролетел самолет. Шла бабушка. «Че ж ты, родимый, Один тут? Подался б в народ! Тебя бы в селе покормили И дали рубаху справней…» «Меня там, – ответил, – любили… Кормили… как кормят свиней…» Старуха вздохнула, спросила: «Колючку почем продаешь?» И их окатило вдруг пылью, А местность ударило в дрожь. Прояснилось снова, затихло. Татарник бесследно исчез. «Куды ж подевался он лихо?» — «Монеткой порадовал бес!» Иван рассмеялся беззубо, Раскрыл он ладонь, дурачок: «Теперь у меня будет шуба…» Но… взмыл золотистый жучок! «Срубили березу, убили березу…» Срубили березу, убили березу На русской исконной земле. И вдруг взбунтовались окрестные грозы, Огнем угрожая заре. Осыпались слезы несчастного леса, И бедно завяла трава. А люди то порознь бежали, то вместе, Роняя полову – слова. Никто не заметил, никто не подумал, Никто не вздохнул тяжело… На жито и сад суховеем подуло, Состарились дол и село. На город обрушилась с неба остуда — Она пробрала до костей! Куда мы несемся? Зачем? И откуда? Кто нынче ответит верней? А завтра? Оно не наступит, возможно, (Разносятся крики: «Круши!..»). Не стало березы родной, придорожной, Лишили Россию души. Бывшие вояки Старички. Стручки. Дрючки. Разве так-то гоже? Вслед кричи им, не кричи… Да простит им Боже! Со двора молчком уйдут, Бабки завздыхают, За собою дверь запрут: «Пусть себе лытают!» А деды уж у ларька По карманам шарят. – Есть чехонь! – Неси пивка… Вишь, как солнце жарит! Вся компашка в холодке — Бывшие вояки. Нету пальцев на руке Для веселой драки! А они, чуть опьянев, Головой не никнут, Вразнобой орут: «Я – лев! Ну-к, посмей-ка пикнуть!» «А я тоже на виду — Я медведь!..» – вздыхает. На отраду ль? На беду? Бог один лишь знает. Ангел
Он услышал плач отца, Содрогнулся жалко… В дали Лепесточки запорхали, Оброненные с венца. Кто-то думал: снегопад, Подставлял свои ладони, И в беззвучном этом звоне Он смеялся: «Как я рад!» Кто-то спрятался в избе И приткнулся он к божнице: В небесах убили птицу, Пух летит… летит к беде! А один, один седой, Ничего не замечая, Шел, все тягостно вздыхая, — Был от горьких слез слепой. ««Я Бога твоего не признаю…» «Я Бога твоего не признаю, И, более того, я с ним воюю, С усмешкой на икону я плюю И на лице гримасу строю злую!» — Так он сказал, не глядя мне в глаза, Носком ботинка землю ковыряя. Подобные не новы «чудеса», Их жизни рок нередко повторяет. И я к ним отношусь без суеты, Без убеждений, строгого протеста. Ведь истины земные так просты, Что для глаголов пылких нету места. А истины небесные как свет, Как благодать… Они ежеминутно Струятся в души, что счастливей нет — Они сродни безоблачному утру! «Дышит май надрывно…» Дышит май надрывно В грозовом чаду. Солнышко – нарывом В скомканном саду. Кто его запрятал В спешке горевой? Вот она, расплата! Жест утробно-злой! Ропот: в небе дыры, В пропасть рухнул дом. Доживем не с миром. Без войны умрем. «Пропала улыбка с лица…» Пропала улыбка с лица, Как в предзимье пожухлый листок. Поутру не вспаришь ты с крыльца, Не испробуешь неба глоток. Чем, родимый, ты душу сгубил? На каком частоколе завис? Кто тебя отлюбил? Позабыл? Скуден взор, как прогнивший карниз. В иступленье вздыхаешь: судьба… И глядишь – а вокруг никого. Только падает камнем вода, И удары слышны далеко. «С ликом Вещего Иисуса…» С ликом Вещего Иисуса Мановением руки Исцелял он от присухи, От навязчивой тоски. И не брал за это плату, Милосердно говорил: «Мы в Руси едины братья, Всех Господь нас полюбил». Он ходил по селам летом Загорелый и босой И в худой одежде, ветхой, Но с великою душой. |
