— Лагранжианы нынче не актуальны. Я в основном по небесной механике… а небо на хлеб не намажешь.

Она одобрительно качнула головой, и сказала:

— Работа под прикрытием. У нас всего восемь суток перехода. За восемь дней ты должен стать одним из них.

Я изобразил сомнение, но Мария пресекла мою нерешительность на корню:

— Не прибедняйся, Макс. В универе до сих пор помнят, как ты за ночь готовился к сессии.

— Это было давно, — промямлил я, — ещё до первой контузии. А сейчас чердак не под той крышей. Теперь я слышу голоса…

— Значит, матчасть будете учить всей компанией. Я подберу необходимые материалы. Каждый вечер обсуждаем пройденные темы. За неделю ты должен стать цивилизованным человеком.

— Разве я дикарь?

— В их понимании, да, — кажется, она смутилась. — Но я уверена, что ты справишься.

— А когда мы вернёмся домой, я смогу получить обратно свою одежду? В этой пижонской амуниции у нас можно дойти только до первого милиционера, — я провёл руками сверху вниз, показывая всеми пальцами на костюм.

Она смутилась ещё больше. Отвернулась в сторону, покусывая губы. Совсем как тогда, в подвале, когда пыталась меня отравить.

— Меня беспокоит состояние прибора, — сказала Мария. — Почему он отказался высвечивать твоё время жизни? Давай-ка включим. Хочу проверить его работоспособность после транспортировки.

Она снова грубо ушла от ответа. Но указывать, что делать старшему по званию, меня отучили ещё в учебке.

Я молча запустил бленкер и протянул ей щуп. Мария безропотно поднесла к глазу, охнула, и мы привычно уставились на окошки индикаторов. На них ничего не отобразилось. Никаких цифр.

— Неужели сломался? — расстроено сказала она.

Тогда я поднёс щуп к своему глазу. «Эффект» оказался оглушительным: у меня в голове будто взорвалась бомба.

…Очнулся на полу. Мария пыталась вытащить меня из щели между бленкером и кроватью.

Она всхлипывала и причитала, бестолково дёргая меня за костюм. Я поднял руку и промычал что-то вроде: «всё в порядке, успокойся». Она отпустила меня, и я выполз на свободное пространство перед дверью в уборную. Помотал головой. Несколько раз с силой растёр уши. Ощущения лучше всего описывались словами «не в своей тарелке»: как если бы я потерял сознание, а нашёл его у кого-то другого…

— Как ты? — нерешительно спросила Мария.

— Хочу домой, в казарму. Хоть с палубы прыгай.

— Мы не вернёмся домой, Макс. Забудь об этом.

Собственно, с этого началась работа, по сравнению с которой курсы ГПУ казались побывкой после госпиталя по ранению.

Мария вставала в пять и собирала больше сотни страниц на компьютере. Будила меня в шесть. И до девяти вечера я должен был не просто прочитать, — зазубрить тексты приготовленных страничек. А потом ещё до одиннадцати отвечал на тысячу коварных вопросов, на которые она не давала ни секунды на размышление. Впрочем, на этом неприятности заканчивались.

Мария действительно приносила еду: завтрак, обед, ужин. Еда была потрясающей, а Мария великолепной: ни одной попытки уклониться от обещанного. Напротив, сама несколько раз выступила инициатором секс-марафона. В первую ночь рейса мы вообще не спали. Что называется: дорвались. Мегасоц не приветствует такую свободу. Впрочем, я не знаю свободу, которую бы Мегасоц приветствовал.

Так что первый день подготовки эффективным не назовёшь: в глаза было впору ставить спички, ибо сами закрывались перед монитором. Хотя тексты увлекали, калейдоскопом показывая грани чужой жизни. Интересной жизни. Яркой, насыщенной, цветной. Примерно, как описание быта рабочих и крестьян после тотальной победы коммунизма в фильмах про будущее.

На третий день я настолько втянулся в работу, что закончил изучение материалов к двум часам дня, и решил перед повторением сделать небольшой перерыв. Вышел на палубу подставить лицо солнцу и морскому ветру.

Через десять минут, когда глаза после сумрака каюты привыкли к солнечному свету, обратил внимание на островки неряшливого тряпья, разбросанные вдоль бортов.

Пришлось остановить проходившего мимо стюарда:

— Прошу прощения. Что это за ветошь на палубе?

Сообразительный малый проследил за моим взглядом и ответил не задумываясь:

— Пассажиры третьего класса, сэр.

— Третий класс?

— Без каюты с одним выносным обедом, — пояснил стюард, и посмотрел на мои руки.

Я понял, что он рассчитывает на чаевые.

— Неужели у этих людей нет возможности кушать три раза в сутки и надеяться на укрытие в случае ненастной погоды?

— Почему же? Многие из них за еду и бытовку просят любую чёрную работу. Матросы и обслуживающий персонал охотно идут навстречу.

— Вы можете показать наиболее усердных работников из этой компании? — я красиво повёл ладонью в сторону третьего класса.

Стюард в недоумении приподнял брови, облизнул губы и обвёл взглядом палубу.

— Вон тот оборванец ночами драит ковровое покрытие палубы, — кивнул он в сторону широкой спины в метрах двадцати от нас.

Парень сидел лицом к морю, спустив ноги с палубы. Обняв руками ажурное ограждение, почти повиснув на нём, он медитировал на горизонт.

— А там мама с дочкой, эти больше по гальюнам, даже с боцманом договорились. Так что почти на полставки… а! Вон барышня сидит. Со светлыми волосами. Кстати, на вас смотрит. Эту с камбуза не выгонишь, всё время моет посуду. Симпатичная. Хотите, познакомлю?

Он снова уставился мне в руки. Я не стал делать вид, что не замечаю этого:

— Очень вам благодарен за консультацию, молодой человек. Подойдите, пожалуйста, через двадцать минут к каюте сто три. Я чувствую себя обязанным.

Парень расцвёл.

— Спасибо, сэр. Двадцать минут!

Он ушёл, а я ещё какое-то время любовался волнами, боковым зрением фиксируя внимание блондинки, с которой пытался заговорить в первые минуты своего пребывания на судне. Только сегодня она была без яблока. И не отворачивалась.

«Посудомойка, — крутилось в голове. — Не из наших. Конторские наблюдать могут, работать нет. Чтобы играть свою партию, мне нужна команда. Слава Богу, что материал для вербовки лежит буквально под ногами»…

Я ушёл с палубы в коридор, кивнул Администратору, поднялся на второй этаж и уверенно подошёл к столу консьержки.

— Будьте добры, ключ триста седьмой, сударыня. Вы должны меня помнить.

Эта была та самая женщина, которая читала газету и настоятельно предлагала мне избавиться от плаща и тщательно вымыть руки.

— Проспался, милок? — жизнерадостно воскликнула она. — А мы уж волновались…

Я с неподвижным лицом смотрел ей в переносицу.

— Извините, — смутилась консьержка. — Ради Бога, простите. Я вас с другим пассажиром перепутала. Такая невнимательная!..

Даже не подумав как-то реагировать на извинения, я принял ключ и холодно кивнул.

Обратив внимание, что хенгер с надписью «не беспокоить» кто-то успел снять, открыл дверь и зашёл в каюту. Ящик с липовым аппаратом не открывали — шарик на месте. Чёрный баул тоже не трогали, — половинка квитанции не сдвинулась.

Я присел на кровать и задумался. Невозможно представить, чтобы Студент с этим «гардеробом» сумел пройти мимо погранцов и таможни. У него не было времени смотаться в порт. Кроме того, без билета его бы не пустили. Значит, сообщники? Опытные контрабандисты, способные пронести бленкер мимо таможни на пароход. Это невозможно! Кроме того, в тот день шёл дождь. Но когда я зашёл в каюту, липовый бленкер был сух — ни одной капли влаги! Я бы заметил.

Из этого следовало, что муляж аппарата делал не Студент, а Крецик. Зачем? Неужели хотел «кинуть» своих заказчиков? Тех самых, которые передали для изобретателя чемодан с деньгами. Этому есть даже косвенное подтверждение — слова Студента: «у вас фото, вес и габариты». Так что у Крецика была возможность изготовить копию.

Стоп! Но сам Крецик удивился размерам аппарата. Даже волновался: как они вдвоём смогут вынести бленкер из библиотеки? Значит, Крецановский не видел макета «в натуральную величину». Но Студент говорил о размерах, о которых Крецик должен был знать.