Смотрит, народ коров на выгон торопит. Ну и он туда себя застремил. Может, там Герку увидит и без свидетелей переговорит с ним. Авось, клюнет он на вольную икру и на шалую игру.

И не ошибся. Вернее, наоборот, ошибся. Герки на выгоне не было. Он встретил его, когда в обратный путь оттуда ринулся. Глядит, а тот – во дворишке – с плетешком с вершок – на голове стоит.

Подумал: довольно странная причина с утра голову к земле примерять. Это обычно вечером случается, когда – от перебору – ее грохнутся тянет. А тут – ни свет ни заря, а он уже на взводе и в прострации.

Остановился у того дворишки Гнездухин, глядит, как Герка вверхторманно на него почти не мигая пялится, и спрашивает:

– Это что, тоже музыкальное упражнение?

Герка – в один мах – поменял позу и, как все грешные на этой земле, оказался на ногах.

– У нас, – сказал, – сперва о «здрасьте» лоб бьют, а потом о здоровье спрашивают.

– Привет! – протянул ему Гнездухин руку.

Тот пожал ее холодной липкостью своих пальцев.

– Вопрос к тебе имею, – как можно солиднее начал Кирилл Карпович.

– Вопрос – не понос, можно и в себе удержать, – быстро ответил Герка, уже осуеченный какой-то своей новой заботой.

И точно. На этот раз он вздрючил вверх ногу и положил ее на плечо Гнездухина.

– Так что за вопрос? – поинтересовался.

– Дудки, в какие ты свою утробу выворачиваешь, дорого стоют?

– Что? Завидки взяли? – вместо ответа, полюбопытствовал лабух.

– Не сказать что совсем, но в каком-то смысле да.

– Это у нас не инструменты, а шваль лежалая! Трубу взяли из Дома пионеров, – стал загибать пальцы Герка, – альт – у пенсионеров. Нет, ты не подумай, что у нас где-то еще оркестр в районе есть. Все то бросовое, то дареное, то украденное.

– Неужто барабан где позычил? – спросил Гнездухин.

– Именно его в соседнем районе украсть пришлось. Ведь на всю округу никто и ноты обронить не умеет. Я тут специалист один-разъединственный и, можно сказать, неповторимый.

– Это ты правду говоришь, – подхватил Кирилл Карпович, поняв, что Герка не прочь прихвастнуть. – Я вчера поглядел на тебя и сразу определил – знатный ты лабух!

И, стараясь не сбиться со взятого им тона, Гнездухин продолжил:

– Потому мысль мне стопу жать стала…

Герка хмыкнул.

– А ты хоть и степняк, а юморист!

– У нас все такие! – гордо ответил Кирилл Карпович. – Потому как рядом крупность огромадная находится. А разве возле нее можно быть мельче, чем есть?

– Что за крупность? – поинтересовался Герка, поменяв на плече Гнездухина ноги.

– Волга! Ух и широченная она у нас! Ежели тойный берег и виден, только в бинокль!

Захохотал Герка так, что нога чуть не свалилась с плеча преда.

– А ты знаешь, – произнес, – я коренной камышанин!

– Да не может быть! – Гнездухин сбросил ногу лабуха и кинулся его обнимать. – Земляк, стало быть! Так вот я тебе как своему человеку говорю: «Езжай ко мне в Светлый Яр! Я такие тебе трубы куплю, что губы на них свести будет боязно. У меня, – Гнездухина явно несло, – все есть! И икра, и просто осетры в любом варианте, что балык, что ребра в сметане. А девки у нас!..

Они зашли в домишко, в котором жил Герка, и Кирилл Карпович продолжил:

– Особняк тебе построю! Вечный! В нем, ежели ты, не дай, конечно, Бог, похарчишься, музей твоего имени заделаем.

– Ну и брехун ты! – завосхищался Герка. – Думаешь, наш пред мне меньше обещал? А хоромы, вишь, из соломы?

– Но я не такой! Ежели на то пошло, в свой дом поселю! В председательский!

Он отник от смеющегося лабуха и спросил:

– Ну чего, земеля, будешь думать или сразу согласишься?

– Ты вот чего скажи, – неожиданно обратился к нему Герка, – сколь на своем веку девок перепортил?

– Ни одной! – заученно, как на бюро, ответил пред.

– Не может быть! Уж больно ты красочно врешь да завлекаешь, тут у любой ноги бы в раскорячку пошли. А тебе я хочу сказать честно и благородно: не могу я в те края объявляться.

– По какой же причине-то?

– Да по простой. Я, как пишут в казенных документах, злостный неплательщик алиментов. Потому я туда – хоп, а меня там – цоп! За задницу и выше! И не столько подую я у вас, сколько попляшу. А тут все думают, что я постоялец-нестоялец. А у меня, веришь, грех сказать, как к бабе прикоснусь, так она в брюхатость кидается.

– Ну и сколько у тебя жен-то было? – участливо поинтересовался Гнездухин.

– Шесть, – не стал, видно, врать лабух.

– И у всех приплодок?

– Конечно! Потому я тут, «во глубине сибирских руд», и томлю свою душу.

Повздыхал Кирилл Карпович, даже пару раз охнул. Уж больно с мечтой расставаться было неохота. Красиво хотел обставить свою жизнь, весело. И вот – на же тебе!

– А можа… – начал было он, потом осек себя сам. – Да чего об этом мечтать? Шестеро даже не трое.

– Кого шестеро? – спросил лабух.

– Ну детей.

– Каких там шестеро? У меня у одной – трое, у трех – по двое. И только у двух по одному. Целый детсад. Говорю, как попритулюсь, так – лабец в капкане!

Он порылся в какой-то линялой шкатулке и достал оттуда газетную вырезку.

– Оказывается, – произнес, – в многодетстве виновата не женщина, а мужчина.

И прочитал, что у одного крестьянина в прошлом веке от двух браков было восемьдесят три ребенка. У одной жены, которая почти что всякий раз приносила по четверне, от него зачалось шестьдесят девять детей.

– Вот, видимо, и я такой же, – с горечью заметил Герка. – Из той же породы. Бошка – в дрючок, а он – в сучок.

За бутылкой, которую лабух поставил на стол, погоревали оба. Герка, что приходится лытать от своего косого десятка, а Гнездухин, что сколь он их ни шмурыгал, ни у одной ничего не завязалось. И Клавдия тоже в яловости взбрыкивает.

Вспомнил про жену, и ревность стала под хрешками поигрывать. Уж не попался ли ей такой же ухватистый, как лабух, матерец, который в его отсутствие заделает какого-нибудь красавца и будет потом улыбаться ему вдогон, когда увидит его со своим выводком. Потому его печать – это когда на бумаге одна чистота остается.

И, видимо, эта мысль и подторопила Гнездухина скорее воротиться домой, оставив, как он считал, до поры, мысль об оркестре.

– А капельмейстера, – пообещал Герка, – я тебе найду. Не равноценного мне, но вполне сносного. Потому покупай дудки и, как говорили в старину, вперед рулюй, а через плечо плюй!

Возвернулся Гнездухин домой, поехал в Волгоград, глянул на цены, в которых пребывали те самые «медные» трубы, и «жор» на нет у него сошел.

– Вот ежели бы шефов найти, чтобы оркестром одарили, – сказал он как-то на заседании правления. На что Алевтина Мяжникова сказала:

– Держи карман шире, чтобы мимо не проехали! Сейчас каждый норовит с колхоза урвать, вроде тут все несчитаное и немереное.

Но преда неожиданно поддержал главный бухгалтер.

– А вы знаете, – сказал. – Это мысль! Просто надо хорошо поработать в данном направлении.

И, повыпроводив всех, Гнездухин с Чемодановым остались, как в правлении шутили, на служебный перешепт.

Чем он закончился, никто не знает. Только Кирилл Карпович вышел из своего кабинета таким довольным, словно не только привез из командировки трубы, но и захватил в придачу к ним и самого лытателя-лабуха.

Это дело в три листочка, один из которых фиговый, как сказал начмил Аверьян Максимович Курепин, вроде бы и не заслуживало того, чтобы в него как-либо углубляться. Деньги, украденные из колхоза, найдены, убыток, так сказать, возмещен. Вот только злоумышленник, конечно, гуляет на свободе и хоть и горюет, что не сумел попользоваться украденным, все же, видимо, ухмыляется, что не милиция разыскала пропажу, а совсем, можно сказать, посторонний человек.

Но не это особо беспокоило юного следователя, на данный момент заменяющего начальника уголовного розыска, Ефима Моторыгу. Хотелось как можно в больших местах, как говорится, «нарисоваться», чтобы его запомнили в лицо и, коли сумеет себя правильно поставить, зауважали и стали называть по имени и отчеству.